— Что, не по климату, что ли? — спросил Синицын.
— Да, пожалуй… Душе моей надо, чтобы она за березку задевала, чтобы рыжички в траве… Но побывать там неплохо. Юг. Колыбель человека. Верочка, вы были на юге? На Черном море?
— Я там не была ни разу…
— Вера! А Вер! Врач идет, — приотворив дверь, негромко предупредила нянечка тетя Паша.
Вера осторожно высвободила руку, вышла в коридор и села за свой стол у зажженной лампы.
Врач сделал беглый обход и ушел, а Вера еще несколько раз заходила в палаты к тяжело больным, прежде чем успокоиться за своим столом. Но и тогда мимо нее еще несколько раз проходила нянечка, сердито ворча на больных.
— Тьфу ты, пята палата! Провалились бы там все! — возмущенно трясла она сразу двумя суднами в руках, и голова ее на жилистой шее нервно подергивалась. — Прорвало их, на ночь глядя. Уж не могли поутру или днем, у Феньки, сходить. Вот уж не люблю эту смену! А в пятой так один перед одним: всем давай и все по-сурьезному… Тьфу!
— Да не маши ты тут, тетя Паша!
— Вот и не маши! Хорошо тебе говорить — не маши, ты не уломавшись, а тут… Тьфу!
Вера встала и прошла в конец коридора, где был выход на балкон. Она толкнула стеклянную дверь — ветер хлынул ей под ноги и в лицо. Деревья в саду, высокие, черные, шелестели еще по-августовски густо, как хорошо смоченные свежие веники. Она не переступала порога и все смотрела вдоль уходящей влево улицы на белые шары фонарей, еще не притушенных, но уже мало кому нужных в этот поздний час. Что-то смутное закрадывалось в душу. Она не могла бы себе ответить, что это, но чувствовала, что на все окружающее она смотрит как-то по-иному, словно со стороны или из будущего. Может, и в самом деле она позволила себе в мыслях уйти в свое неясное будущее, а может, уже ушла, и настоящее осталось позади?.. Такое бывает, когда уходишь из гостей — знакомая прихожая, вешалка, за распахнутой дверью комнаты — разоренный стол, вразнобой стоящие стулья… Еще не все сказано, но уже пора уходить, и ничего этого не жалко — все кончилось, все ушло вместе с вечером, осталась лишь легкая забота: дорога.
Дорога… Вспомнился белокурый парень с севера. Захотелось, чтобы он позвал ее, как тогда, за собой. Ведь обещал вернуться, найти…
Кто-то тронул ее за плечо.
Оглянулась — Крапов.
Он стоял за ее спиной почти вплотную, в полосатой пижаме и больничных туфлях без задников, под названием «ни шагу назад». Лицо его в сумраке коридорного закоулка казалось моложе.
— Вера…
Она поспешно притворила дверь и повернулась, неожиданно коснувшись его высокой грудью.
— Вы все не спите? — спросила она, стараясь не замечать неловкости.
— Еще не поздно. Вера…
— Мне на пост…
— Вера, то, что я хочу сказать — очень важно. Прежде всего я не хочу скрывать — вы мне очень симпатичны…
— Мне на пост, — вновь проговорила она беспомощно, как школьница, и с одним только желаньем, чтобы он продолжал.
— Понимаю. Буду короток. Я, как вы знаете, врач и потому не строю больших иллюзий на завтрашний день…
— Все будет хорошо, уверяю вас, только идите скорей отдыхать: уже двенадцатый.
— Какая вы добрая. Верочка. Если мне когда-нибудь придется опять быть за границей, я привезу вам уникальнейшую вещицу, в знак нашей дружбы. Я непременно вспомню и найду вас. Хорошо?
— Хорошо, — кивнула она с улыбкой и не могла вспомнить, кто же ей обещал нечто похожее…
— О, если бы мне вернуться в свою молодость! Я ни за что бы не прошел мимо такой, как вы… — сказал Крапов задумчиво, и она почувствовала примерно то же, как если бы он, пригласив ее на танец, раздумал. — Так не могу ли я попросить вас об одном одолжении?
— Пожалуйста.
— Если завтра со мной что-либо случится… Не так, как…
— Не волнуйтесь, все будет хорошо. Наш профессор — не новичок в таких операциях. Его ценят. Он даже летал в Индонезию и там делал операцию…
— И все же. Мы — люди, а с людьми все может случиться. Поэтому попросите, пожалуйста, вашу сменщицу, чтобы она опустила это письмо в том случае, если я…
— Хорошо. Но я могу и сама, меня попросили остаться в дневную смену, только не думайте…
— Ну, вот и превосходно! Спокойной ночи, Верочка! Счастливого дежурства.
— Спокойной ночи и вам.
Она положила конверт в карман халата и вернулась на пост.
Еще много раз загорались сигнальные лампочки, и она спешила на вызовы тяжело больных, делала уколы, поправляла подушки, слушала пульс. Дежурный врач спал у себя на диване. Тетя Паша пристроилась на стульях у кухни, чтобы утром не объехали повара, а Вера сидела на своем посту, и мысли, одна другой невероятнее, опять нахлынули на нее. Она старалась отогнать их, не поддаваться. Начинала думать об осеннем пальто, которое надо было переделать, о том, что неплохо бы перебраться в другую комнату и устроиться там за шкапом, где она могла бы закрыться от всех пологом и читать допоздна. Но мысли вновь возвращались к Крапову, и она поняла наконец, что ощущение тяжести шло именно от него. Она не уловила, когда разрушилась целостность восторженного отношения к нему, когда это отношение раздвоилось и появилось нечто новое, но хорошо понимала, что это в ней, и никуда от этого не деться. Сознание подсказывало ей, что Крапов неплохой человек, что это она никчемная и неудачливая, которой не везет в жизни, что нужно было больше и лучше учиться, смелей выходить в люди, но тут же вставал перед ней вопрос: неужели все те, кто умеет ловко устраиваться в жизни, кто преуспевает в ней, у кого она украшена и лишена однообразия — неужели они все так способны, умны и духообильны, что на ее долю уже не остается ничего?