В первое утро он вышел из гостиницы около творожных стен Сакре-Кёр, прошел два шага, и у него потемнело в глазах. Он постоял, потом присел на корточки, словно поправляя ботинок. Он, конечно, много думал об этом городе, даже очень много, но не предполагал, что встреча начнется так. Каждый поворот он здесь знал, видел перед мысленным взором и когда поворачивал туда, оказывалось, что все правильно. А вот их дом!
Он перешел на противоположный тротуар и нашел глазами квартиру на третьем этаже. Вот они - четыре окна - витые решетки фальшивых балкончиков, невысоких, в треть окон, и ставни с прорезями. Занавески. Когда-то он, маленький, смотрел в эти окна на улицу. Саша перешел и посмотрел с той стороны. Верно, так он видел улицу! Выложенная брусчаткой, она резко уходила вниз, налево. Приглядевшись, он вспомнил, как выложены камни: веером от центра, а по краям дороги углубления - в дождь с горы по ним бежали водопады. Направо зелень садика с крыльями мельницы, она стоит, как и прежде. Здесь его дом! Он топтался на месте, ходил мимо подъезда, пересиливая себя: тяжело было здесь стоять и уйти он не мог.
Его внимание привлек красный кружок: "Отель искусств". Он сразу захотел переселиться сюда, но тут же остро понял, что не надо. Ни в этот дом, ни в свой, ни в тот по соседству, где когда-то жил Ван-Гог.
От выкуренной пачки саднило горло, и он медленно поплелся назад, угадывая дорогу по россыпям своих бычков. Внизу, на перекрестке звездой, пришлось сесть под стену зеленого кафе. Приблудный пес подошел и уставился ему в лицо: у Саши по щекам пробежали две длинные дорожки, превратив его лицо в маску Пьеро. От нежности пес переступил лапами и завалился боком прямо на его ноги.
На повороте он оглянулся: мельница на горе шевелила лапами ему вослед! В этом месте жил ангел и, как в его времена, он по-прежнему творил свою работу...
Саша не сказал ни Кэти, ни Грегу, что в главный пункт своего назначения - в город, где у бабушки был дом и где после учебы в институте мама оперировала в клинике, - он не поехал. Он не поехал в тот край, где его душа находилась на своем месте...
Они были разные, эти две любимые женщины. Бабушка - горбоносая, с высокой прической белых волос, всегда с ниткой бус и газовым шарфиком - элегантная, женственная. К ней часто приходили гости, потому что она обладала даром увлекать, восхищать и мужчин, и женщин. В ее семьдесят пять лет, к этому блестящему говоруну, привязался заехавший в городок театральный режиссер; потом он много раз наезжал из Парижа побыть возле нее.
Бабушка - строгая по пустякам и легкая в перемене настроений, а мама, напротив, - невозмутимая, с прекрасной горой слегка серебристых волос и такого же цвета, словно мерцающими глазами, ровной полуулыбкой, всегда обращенной к Саше, но в то же время неизъяснимой, светлой, далекой.
Она быстро стала в городке известным человеком. "Ты - сын хирурга Александры, вот как?" - слышал Саша частый вопрос и понимал, что люди вкладывали в это замечание что-то необычное - уважение к маме рикошетом ложилось на него: вспоминать было приятно, но за словами оставалась тайна. Он, ребенок, не мог знать тогда, с какой самоотдачей она работала с каждым больным, чувствовал, но не умел сказать о необычной силе ее характера, твердости, проявляющейся в не менее удивительной форме - скромной, тихой, тактичной. Было какое-то глубокое величие в этой спокойной женщине. Никогда не суетясь, она шла, как королева, по улицам городка, а за ней семенили, едва не кланяясь, какие-то люди. Она отвечала им кратко и твердо, не повышая голоса и не поворачивая головы. В дом приходили посетители - с тортом или с фруктами, говоря, что Александра спасла. Саша замирал, пытаясь представить, какой чудесный подвиг совершила мама. И что же? Она снова тихо и властно отводила их.
- Ведь они от души! - вопрошала бабушка, а Саша думал не о том, что ответила мама, а как ответила - величественно, спокойно, без улыбки.
- Я никогда ничего не приму.
Думая о маме, Саша трепетал. Он не мог объяснить, что он испытывает к ней: она была огромна, всеобъемлюща в его сознании, она была недосягаема и такова, что ему хотелось сделать что-то особенное - все, что он делал, он делал для нее. Хотелось дойти до самой ее глубины и, наконец, охватить ее всю, до конца разгадать, насколько это возможно, - расчленить и понять высокий, до содрогания любимый образ.
Мать вела его твердой рукой, так что он даже не мог встать с ней на равную ногу - как всякая сильная женщина, она руководила волей своего сына. Она глубоко вошла в него, заполнив собой все пространства и закоулки его сознания. Пропитав его всем, что имело для нее значение, она создала его совершенно по образу своему; казалось, она переменила даже глаза его. И оттого, что это было сделано через любовь, он оказался накрепко привязанным к самому ее существу. Во всей своей жизни, когда он обдумывал какую-нибудь ситуацию, мысль или дело, он как бы внутренне замирал, прислушивался к звучащему в нем голосу, сверялся с матерью, со всем тем, что было глубоко перенято и усвоено от нее.