Дома Саша плакал. Мама утешала его, как могла. Он рыдал еще сильнее и сквозь слезы говорил:
- Неужели ты делала это?
- Что?!
- Все... эти... гадости! С этим отцом! Как ты могла?!
Между Сашей и сексуальной тайной была стеклянная стенка. Но для него она не была так притягательна, как написано в книжках. Только свалившись на голову, как булыжник с неба, она заставила его повзрослевшими глазами отмечать реплики, взгляды людей, угадывать новое. Материнская жизнь представилась ему в ином свете. Он отметил, что она интересуется Седым даже больше, чем им, - в считанные недели у него развилась подозрительность. Он понял, что мама проводит время не там, где он думал. Теперь он замечал ее новые прически, взволнованные глаза после телефонных разговоров.
- Кроме сына, я люблю кошек, - услышал он и маялся, не понимая: кошек они не держали никогда. А потом она сказала:
- Работы не боюсь, а мужиков ненавижу! - он мучительно переживал эту фразу, стараясь проникнуть в ее таинственный смысл. Потому что на следующий день она слишком долго и тихо говорила с Седым, в отчаянии бросала трубку, а потом ждала звонка, не в силах найти себе места, не замечая ярких глаз своего сына. Саша что-то угадывал, внутренне полыхал, и нестерпимая злость душила его. Ему мучительно хотелось сказать колкость, сделать ей больно, но не в таких они были отношениях, чтобы он вслух оценивал ее действия. Он только мрачно кружил вокруг, не спуская с нее взгляда, отслеживая детали, страстно желая и страшась проникнуть в горячую толщу чужой жизни.
Впервые из его головы выскочило коленопреклоненное восхищение ею, вся полнота любви и нерассуждающая страсть в подражании ее мыслям, приемам речи, интонациям, ее реакции на все, ее поведению, отношению к людям, событиям большим и малым, ко всем неуловимым мелочам, которые он вбирал в себя с тем наслаждением, с которым взрослый мужчина впитывает со вновь и вновь усиливающейся страстью сущность желанной, но недоступной ему женщины. С невыносимым ужасом он чувствовал, что он стал другой и она - другая, и теперь все изменилось. Она больше не была его! В ужасе и сладости от этой хулы он пожирал ее глазами, горячо сливаясь с нею и, одновременно, ненавидя то неуловимое, жгучее, необходимое, что не давалось ему в руки.
О своих чувствах Саша умолчал, а сказал священнику так:
- У меня была апатия. Я скрипку забросил, не читал, вообще ничем не занимался. У меня жизнь была интереснее книжек... Если я никому не нужен, что я за человек? что за личность? - этот вопрос отделил меня от людей. Может, это звучит смешно, но я стал подозревать, что никто не страдает так сильно от этого, перевернувшего жизнь вопроса. Она пока не предала меня, - сказал Саша, - но что-то уже разрушилось во мне... Я стал одиноким, все лучшее закончилось, я хотел, как Кэти, наглотаться таблеток... Голова была занята мыслями о моем несовершенстве, только эти чувства и были главной правдой.
- А Седой все равно был ваш идеал?
- Да, но порочный, отталкивающий и притягательный - он был неизбежен в моей судьбе...
- Почему неизбежен?
- Потому что жизнь была раздвоена, состояла из полюсов. Седой был моей внутренней чертой. Безмятежность детства уходит... тогда в человеке появляются Седые.
- Саша, кто ваш отец?
- Мама сказала, что он был "художник во всем".
Священник в упор смотрел на него яркими глазами. Но тот не видел этих странных глаз, бормоча:
- Со мной что-то ненормальное, мне, может, деньги не нужны - вот до чего я дошел...
- Ваша мама то же сказала. А потом выбрала.
- Почему?! - крикнул Саша, а священник вдруг спросил:
- Вас удержат?.. - как будто думая о чем-то своем. - Для чего удержат? - наощупь, полным вопросов голосом повторил он и несообразно добавил:
- Кто вы, Саша?
Глава 21
В этот момент дверь без стука распахнулась и статный человек красиво замер в дверях, давая себя рассмотреть. А смотреть было на что!
Гость был одет в великолепно скроенный бледно-голубой костюм. На его груди красовалась жилетка, вышитая золотыми нитями едва ли не вручную. Галстук тоже был высшего сорта. Шевелюра у вошедшего не отличалась густотой, но как красивы были глаза под тяжелыми веками, осененные пушистыми ресницами, - ласковые, сладкие. Лицо чисто выбритое, а под носом полные, изумительной формы холеные усы. По комнате прошла тончайшая, едва уловимая волна необыкновенного запаха, как бывает только от духов очень хорошего качества: она едва прикоснулась, отошла и оставила желание чувствовать и искать.