— Вы итальянец? — Да.
— Вы купец…Славное дело, когда солдаты тратят деньги так же скоро, как и зарабатывают их. А как вас зовут? Надеюсь, это не тайна?
— Разумеется, нет. Матео Бордино.
— А из какой провинции? Я сам из Рагузы, в Далмации.
— А я из Бергамо.
— А, так.
И зеленый человек вдруг заговорил на бергамском наречии. Югэ, знавший на нем лишь несколько слов, скоро сбился и объявил, что ушел от родных мест мальчиком и забыл свой язык.
— Это заметно, — ответил далматинец и торопливо покинул Югэ.
В свою очередь Югэ поспешно оставил торговое место и направился домой. Но через несколько минут он подвергся нападению четырех человек. Они повалили его и принялись связывать. Бывший рядом Угренок все это видел. Югэ успел дать ему знак, принявшись насвистывать, когда его, связанного, нападавшие куда-то повели. Угренок сумел проследить, что Югэ отвели в красную палатку. Тогда он решил спрятаться за соседней стенкой и понаблюдать, что будет дальше.
Югэ привели к паше. Он уже знал, что паша в турецкой армии — это хозяин над тем, кого к нему приводили. Зато паша и отвечал своей головой за правильность принятых судебных решений, как и за проявление бдительности. Двое стражей при паше были «судебны и исполнителями».
Югэ, как оказалось, привели к самому Гуссейн-паше, отвечавшему за порядок в лагере. Его характерным качеством была поистине восточная жестокость: за ним числилось лишь два-три оправдательных приговора. Обычно же взмахом руки он выносил противоположны решения, ясные для окружающих без слов. Причем эти жесты были двойного рода. Если правой рукой справа налево — «отсечь голову». Если сверху вниз — «повесить». При этом осужденному он милостиво дарил десять минут до казни, чтобы помолиться Богу. Впрочем, считать это все слишком ужасным было бы чересчур поспешно, если не забывать, где и когда сей муж проявлял свою власть.
У паши была густая волнистая борода. Он, очевидно, её холил и лелеял, и она, также очевидно, отвечала ему своей шелковистостью, приятно ласкавшей руку. И поэтому паша любил часто поглаживать её. Вот и сейчас, когда Югэ предстал перед ним, он занимался именно этим приятным делом. Наконец, паша поднял свои черные глаза на пленника.
— Мне сказали, что ты — гяур, собака, переодетый французский шпион среди сынов нашего Пророка. Что ты на это скажешь?
— Это ложь. Я итальянец.
— Ты клянешься в этом? Югэ было заколебался, но потом решительно ответил:
— Клянусь.
Паша, как и положено паше, хлопнул в ладоши. Полог палатки приподнялся, и в неё вошел человек в зеленом кафтане.
— Повтори при нем, — обратился Гуссейн к нему, — что ты мне сказал.
— Это не итальянец, а француз, — ответил зеленый кафтан. — Он дворянин, офицер войск, посланных Людовиком XIV воевать в нарушение мира, заключенного между Францией и Великой Портой, чтобы помочь австрийскому императору. Я его видел в Париже, в Меце, Вене и в Грау.
Югэ старался как следует всмотреться и вслушаться в говорившего. По виду он никак не мог его узнать, но вот слушая голос, он скорее чутьем, чем рассудком почувствовал что-то знакомое. Приходилось напрягать память: дело оборачивалось явно не в его пользу.
— А ты что теперь скажешь? — обратился Гуссейн к Югэ.
— Я уже все сказал раньше.
— Ты по-прежнему настаиваешь на своих показаниях? — спросил Гуссейн человека в зеленом кафтане.
— Клянусь в том, что сказал, и пусть меня покарает Пророк, если я тебя обманываю. — И далматинец поднял руку.
— Но он тоже поклялся, — возразил паша, указывая на Югэ.
— Понятно. Ты вправе подозревать нас обоих в нарушении клятвы. Тогда отправь нас к великому визирю.
Как ни жестоко было турецкое правосудие, оно все же предусматривало, что когда обвиняемый об этом просил, его отводили на суд к визирю.
Хлопнув снова в ладоши, паша вызвал четырех янычар, которые вывели Югэ и его обвинителя из палатки.
Выйдя наружу, Югэ быстро огляделся и заметил движение детской руки в траве за углом развалившейся стены. Югэ живо засвистел оперную арию и сделал движение руки к поясу.
— Эге, для человека, у которого голова едва держится на плечах, ты выглядишь довольно веселым, — заметил удивленный далматинец.