Поэтому-то Лудеак и продиктовал Сезару одно письмо, рассчитанное на то, чтобы вызвать гнев раздражительной гофмейстерши.
«Графиня!
Вы, наверное, не забыли, при каких обстоятельствах я покинул Париж, чтобы передать себя в распоряжение особы, которую я был уполномочен окружить заботой и на которую Вы, как верноподданная его величества короля, простерли Ваше милостивое покровительство. Из собранных Вами сведений Вы вывели заключение, что ей грозила опасность в этом дальнем путешествии в незнакомой стране, где дороги далеко небезопасны. Посему я постарался догнать её и своим присутствием засвидетельствовать ей мое усердие и мою преданность.
Приблизиться к графине де Монлюсон было для меня тем более священным долгом, что я хорошо знал, как она уехала без разрешения его величества.»
Далее он писал о трудной и опасной дороге, проделанной им вместе с графиней, и о том, как они были поражены, встретив в окрестностях Зальцбурга графа Монтестрюка вместе со своими людьми. Он писал также, что Монтестрюк признался в бегстве из своей воинской части из-за желания преследовать графиню Монлюсон, чем этот граф и занимался до самой Вены. В свою очередь, графиня последовала за Монтестрюком в лагерь, как об этом сообщал в письме Лудеак, где ему приходится «продолжать печься о ней с почтение, предписываемым мне духовным родством её с его величеством.»
Отдаваясь все более и более своей буйной фантазии, Лудеак писал:
«Не довольствуясь своим появлением там, куда его не звали, граф де Монтестрюк упорно следовал за графиней де Монлюсон и провожал её до самой Вены, где своими сомнительными советами внушил ей мысль продлить там свое пребывание. Но это ещё не все. Ко всеобщему изумлению, уступая новой прихоти, она внезапно решила ехать в лагерь, где, не взирая на все неудовольствие, испытываемое мною из-за её присутствия в таком шумном месте, я продолжаю печься о ней с огромным почтением, которое предписывается мне духовным родством графини с его величеством.»
Читатель, конечно, заметил, что Лудеак превосходно владел стилем тогдашнего придворного письма — изысканно учтивого, не брезгающего тонкой лестью к адресату и не менее тонким ядом по отношению к общему врагу. Автор признается, что, нисколько не принимая такой подход, он все же невольно восхищен самим стилем тогдашнего письма. Он приглашает читателя разделить с ним это чувство, поскольку считает, что упрощение стиля, к которому сейчас стремится мода, сушит нашу жизнь, опрощает её, делает менее привлекательной… А она ведь так коротка!
Не забывая почаще льстить гофмейстерше, Лудеак намекал, что только королевский запрет на дуэли не позволял ему требовать объяснений у Монтестрюка. Заканчивалось письмо пожеланием выполнить все поручения адресата.
Лудеак не сомневался, что это письмо не пройдет мимо короля.
— А это тот помощник, в котором сильно нуждаешься именно ты, — сказал он Сезару. — Если я не ошибаюсь, письмо польстит тщеславию короля и заденет его гордость, что вызовет вмешательство его величества. Так что о моих семенах, посеянных в этом письме, я уверен. Олимпия Манчини позаботится достаточно, чтобы они дали хороший урожай.
Сей добрый «землепашец» не ошибся: в виде урожая со своих семян он вскоре получил письмо с гербом обергофмейстера её величества королевы. В письме сообщалось о «сильнейшем беспокойстве» г-жи Манчини не только по поводу опасного путешествия Лудеака, н и в связи с «не менее опасным положением графини де Монлюсон, чья неопытная молодость» (заметим, существеннейший недостаток в глазах женщины возраста г-жи Манчини) «не позволяет ей предвидеть всех последствий своего поступка». В связи с этим выражалось опасение за сохранность королевского благоволения графине, «что было бы для неё величайшим несчастьем, не считая погибели души, конечно».
Такое же беспокойство гофмейстерши вызывало у неё и поведение «графа де Монтестрюка, который получал от меня знаки моего благоволения и, что гораздо важнее, блистательные знаки милости от самого короля.» Разумеется, виной Монтестрюка объявлялась «преступная страсть», от которой его следовало избавить.
Ибо «графиня де Монлюсон как крестница короля и сирота зависит от его величества, и только король имеет власть пристроить её сообразно своей воле и тому званию, какое она носит среди дворянства Франции». И всякая попытка привлечь её внимание без разрешения короля «может считаться почти преступлением против особы его величества.» Сообщалось также, что его величество благоволил прочесть и одобрить её ответ. А при этом поручает Лудеаку заботиться о его крестнице и выражает надежду, «что Вы охраните е от покушений графа де Монтестрюка, чем приобретете новые права на высочайшее благоволение».