— Ты прав, — наконец, произнес Колиньи. — Кажется, тебя зовут Кадуром?
— Да.
— За твой поступок деньги — не награда. Чего ты хочешь?
— Ничего.
— Так не годится, — ответил Колиньи. Не только по нашим, но и по вашим законам. Думаю, я прав? — обратился он к Монтестрюку.
— Несомненно, граф.
Колиньи взял лежавший на столе между бумагами богато украшенный турецкий кинжал, подаренный ему в Париже графом Строцци.
— Вот, — произнес он, — возьми этот кинжал в память о нашей сегодняшней встрече. Здесь главное не драгоценные камни, а лезвие: оно из Дамаска и не выдаст.
Кадур взял кинжал.
— Благодарю, — ответил он, заткнул кинжал за пояс и повернул к выходу.
Колиньи посмотрел ему вслед, затем произнес:
— Если бы я был королем и кто-либо оказал мне такую услугу, я бы назначил его главнокомандующим или велел расстрелять.
И взяв Монтестрюка за руку, продолжил:
— Теперь рассказывай, что ты там видел. Говорят, что тебя толкнуло к ним воспоминание о легендарных событиях из древнего героического прошлого?
Югэ подробно рассказал графу все сведения о турецкой армии, какие он сумел добыть, будучи в тылу противника. Выслушав его Колиньи нахмурил брови.
— Да это настоящая снежная лавина! — воскликнул он.
— Эта лавина, накатывалась на нас, тащит за собой двести орудий. Через пару дней она доползет до нас.
— А у нас лишь горсточка воинов против нее.
Колиньи вытер лоб.
— Пойдем к Монтекюкюлли.
13. Мрачные мысли
Главнокомандующий, которому император Леопольд вверил последнюю армию для защиты империи, принял графа Колиньи и Югэ немедленно. Он внимательно выслушал Монтестрюка, который не стал скрывать проступка своего араба.
— Если бы Кьюперли ничего не узнал, я бы тоже ничего не узнал — хладнокровно заявил Монтекюкюлли. — Значит, мы квиты. Теперь победит тот, кто лучше воспользуется сведениями. С Божьей помощью, надеюсь, это буду я.
И он стал излагать свои соображения, как лучше воспользоваться сведениями Югэ и составить план действий, направленных на воспрепятствование проникновению турок в Германию.
Главнокомандующий попросил точнейшего описания всех сведений о вражеской армии. Все это Югэ доложил ему устно, и Монтекюкюлли тут же сумел сделать нужные выводы.
— Ясно, что Кьюперли — поток, а я плотина. Если плотина будет прорвана, погибнет не только германская империя, но, возможно, и весь христианский мир. Что ж, будем укреплять плотину.
Он задумался, положив палец на разложенную на столе карту.
— Смотрите, — продолжал он, — вот вот где мы столкнемся, на этом месте. Здесь, как видите, река описывает дугу. Здесь же возвышаются стены монастыря св. Готгарда. вы знаете, что Кьюперли, шедший вверх по левому берегу Дуная, вдруг переменил направление и, надеясь опередить нас, спешит теперь к Раабу.
Монтекюкюлли снова замолк, видимо, что-то обдумывая. Колиньи и Монтестрюк напряженно следили за ним. Наконец, он заговорил:
— Если Кьюперли перейдет Рааб, Вена потеряна. Наверняка он знает, что брод находится у Сакельсберга, и постарается пройти именно там. Здесь-то я и буду ждать его. Эта вооруженная толпа турок огромна, но главную опасность представляют лишь янычары и африканские наемники.
— И артиллерия, — добавил Югэ, — двести пушек — это сила!
— Когда вы состаритесь, молодой человек, вы узнаете, что от пушек больше грома, нежели вреда.
— Я всегда буду гордиться тем, что услыхал это от вас, граф.
— У вас, Колиньи, лучшие войска, — продолжал Монтекюкюлли, — и я надеюсь на них и на вас, как на себя.
— Вы абсолютно правы, граф.
— И все же ввиду труднейшей задачи, которую нам предстоит разрешить, мне необходимо быть уверенным, что каждый, кто находится под моим началом, будет мне слепо повиноваться.
— Клянусь вам, — твердо ответил Колиньи.
Монтекюкюлли улыбнулся, встал с кресла и произнес:
— Хорошо, можете идти.
Возвращаясь сумерками от Монтекюкюлли, Югэ видел зарево на краю неба со стороны турецкой армии. То был результат действий её передовых отрядов — татарской конницы, высланной в разъезд. И никто не знал, сколько ещё дней отделяли малочисленную армию христиан от грозных полчищ мусульманского — и не только мусульманского — войска.
В это же самое время Кадур только-что расстался с Коклико, засидевшимся в устроенном из веток и зелени кабачке с товарищами. Его рассказ о своих последних приключениях отнюдь не был короток: об этом свидетельствовало немалое число валявшихся рядом пустых бутылок. Но Кадуру было не до Коклико с солдатами. Перед ним неотступно стоял образ в виде светлой фигуры. Незримые для других, её волосы мягко волновались перед ним в свете луны. Белые руки извивались, как лебединые шеи, глаза сверкали, как голубые звезды в ночи. Лихорадка била тело араба.