Мы обрисовали нашу героиню, как очень простодушную, очень невежественную и очень честную молодую девушку; но мы должны признаться, что она не почувствовала добродетельного негодования, которое должна бы ощутить женщина, получившая записку на двух языках, содержащую столь неприличное признание. Она почувствовала скорее что‑то вроде удовольствия, и легкое розовое облако пробежало по ее лицу. Это письмо было для нее как бы свидетельством ее красоты; оно давало ей уверенность в себе и возможность занять подобающее место; это был первый взгляд, проникший в сумрак ее безвестности: она ведь жила так скромно и бедно, что никто не пытался за ней ухаживать. До сих пор на нее смотрели как на ребенка, Тибурций освящал в ней молодую девушку, она чувствовала к нему такую благодарность, какую должна была бы испытывать жемчужина к пловцу, нашедшему ее в грубой раковине под темным плащом океана.
Когда первое впечатление сгладилось, Гретхен испытала чувство, хорошо знакомое всем тем, кого в детстве держали в строгости и у кого никогда не было секретов; письмо мешало ей, словно дома у нее появилась мраморная глыба, она не знала, что с ним делать. Ей казалось, что в комнате нет таких темных уголков, таких непроницаемых тайников, где бы можно было спрятать его от чужих глаз; она положила письмо в ларчик со стопкой белья, но через несколько мгновений вытащила оттуда; письмо пылало сквозь стенки шкафа как микрокосм доктора Фауста на офорте Рембрандта. Гретхен стала искать другой, более надежный уголок. Барбаре могут понадобиться салфетки или простыни, и она обнаружит письмо. Она встала на стул и положила письмо на карниз своей кровати; бумажка жгла ей руки, как раскаленная пластинка железа. Барбара вошла, чтобы убрать комнату. Гретхен, приняв самый равнодушный вид, села на свое обычное место и принялась за вчерашнюю работу; но при каждом шаге, который Барбара делала в сторону кровати, Гретхен приходила в ужасное состояние: у нее стучало в висках, от страха горячий пот жемчужинками выступал на лбу, пальцы путались в нитях, и ей казалось, что невидимая рука сжимает ей сердце. Ей мерещилось, что у Барбары какое‑то не свойственное ей беспокойное и подозрительное выражение лица. Наконец старуха, взяв корзинку, ушла на рынок. Бедная Гретхен вздохнула свободно.
взяла свое письмо и положила в карман, но вскоре вынула его; шелест бумаги пугал ее; она спрятала его на груди; ибо только сюда женщины кладут все, что их смущает. Корсет — это шкаф без ключа, это целый арсенал цветов, прядей еолос, медальонов и чувствительных писем; это нечто вроде почтового ящика, куда опускают всю переписку сердца.
Почему Гретхен не сожгла этот ничтожный клочок бумаги, приводивший ее в такой ужас? Прежде всего, Гретхен за всю свою жизнь ни разу еще не испытала такого сильного волнения, она была одновременно испугана и восхищена, а потом, скажите, пбчему влюбленные упорно не хотят уничтожить письма, которые позже могут быть обнаружены и стать причиной их гибели? Ибо письмо — это душа, ставшая видимой: ведь страсть пронизала своим электрическим током этот ничтожный листок и дала ему жизнь. Сжечь письмо — значит совершить моральное убийство; в пепле уничтоженной корреспонденции всегда остаются частички двух душ.
Г ретхен, следовательно, сохранила письмо в складке корсета, рядом с золотым крестиком, очень удивившимся, что находится рядом с любовной запиской.
Будучи благовоспитанным молодым человеком, Тибурций дал своему объяснению в любви время оказать соответственное действие. Он не обнаруживал признаков жизни и не появлялся ка улице Кипдорп. Гретхен начала беспокоиться, но в одно прекрасное утро она увидела в трельяже окна великолепный букет экзотических цветов — Тибурций прошел здесь, это была его визитная карточка.
Этот букет доставил много удовольствия юной кружевнице, уже привыкшей к мысли о Тибурции; ее самолюбие было втайне задето, когда Тибурций после столь пылкого начала проявил так мало нетерпения; она взяла букет, наполнила водой один из красивых саксонских горшков, украшенных голубыми рисунками, развязала стебли и смочила их, чтобы цветы не так скоро увяли. Из‑за этого она первый раз в жизни солгала, сказав Барбаре, что букет ей подарила дама, которой она носила кружева и которая знала о ее любви к цветам.
Днем Тибурций, под предлогом необходимости сделать карандашный набросок странных архитектурных украшений, неподвижно стоял перед домом; он оставался там очень долго, чертя остро отточенным карандашом по кусочку веленевой бумаги. Гретхен в свою очередь не проявляла признаков жизни — не шевельнулась ни одна складочка, не открылось ни одно окошко, дом, казалось, уснул. Забившись в угол, она могла с помощью зеркальца на окне рассмотреть Тибурция самым обстоятельным образом. Она увидела, что он был высок, хорошо сложен, имел весьма достойный вид, правильные черты лица, печальные и нежные глаза, грустное лицо. Все это ее очень тронуло, так как она привыкла к брабантским физионо миям — краснощеким и здоровым. Кроме того, Тибурций, не будучи ни светским львом, ни щеголем, обладал природным изяществом и должен был показаться законченно fashionable[33] такой наивной молодой девушке, как Гретхен. На Гентском бульваре его бы сочли не более чем приличным; на улице Кип- дорп он был великолепен.