Сезар и шевалье держались особняком в сторонке. Оба как бы испытали поворот в своих черных мыслях к чувству поражения. Весь хитроумный план производства графа де Шиврю в герцога д'Авранша женитьбой на девушке королевского рода рухнул в тот момент, ко да, казалось, успех был близок. Сердце Шиврю грызла змея мщения.
Что касается Лудеака, то его основным движущим императивом была в была в тот момент обыкновенная зависть. Центральное место в событиях, которое сумел завоевать, по его мнению, этот бедный дворянин Монтестрюк, и было причиной некоей, ещё незрелой мальчишеской зависти. Впрочем, на этом чувстве уже ясно виднелись отпечатки опытного хитрюги.
Араб Кадур занимал в этой компании особое, вовсе не выдающееся, место. Он впервые оказался в присутствии мадемуазель Монлюсон. И теперь постоянно бросал на неё горящие, как у кота, взгляды.
Мысли же Коклико были заняты в первую очередь капитаном д'Арпальером, которого он иначе, как Брикетайль, и не называл. Зачем он организовал это дело с похищением мадемуазель Монлюсон? Был ли главным здесь или выполнял чью-то волю? И эта ещё пара компаньонов, Шиврю и Лудеак! Им то что нужно?
Все это продолжало волновать душу Коклико.
Таково было состояние людей, совершавших это, если можно так выразиться, путешествие, полное неожиданностей, когда Шиврю, державшийся всю дорогу в арьергарде, улучив момент, подъехал к Монтестрюку. Начав издалека и получив предварительно заверения в ом, что Монтестрюк из тех, кто держит слово, он задал ему следующий вопрос:
— Помните ли вы, что мадемуазель де Монлюсон установила между нами трехлетнее перемирие?
— Ну вот еще, разумеется. Дело в том, что некоторое время назад я имел наивность верить, что можно быть соперниками и оставаться друзьями.
— Вы, мсье, происходите из глубинки…
— Боже мой, ну конечно же! Но, видите ли, в вашей компании я успел преобразиться и думаю, что теперь наши понятия в этом отношении полностью совпадают.
— Тогда это поможет вам понять, почему я не прервал это перемирие в минуту противостояния, когда мне нечего было жалеть.
— Вот человек, который дает осторожности преимущество перед другими добродетелями.
— Вы, друг мой, обладаете тонкой иронией. Я действительно предпочитаю осторожность, если она позволяет мне воспользоваться моими преимуществами. В данном случае, если вы будете столь любезным, я даю вам слово, что один из нас убьет другого, я не стан проявлять осторожность, чтобы вы не стали этим другим.
— Прекрасно, и я благодарю вас за это предупреждение. И попрошу вас, если вы не забудете, повторить ваше предупреждение в день, когда мадемуазель де Монлюсон сделается графиней де Шарполь.
— Вы, герцог д'Авранш! — пронзительно рассмеявшись, вскричал Сезар. — Это будет, лишь когда у меня не останется ни капли крови в жилах.
— Тебе это не угрожает, — хладнокровно ответил Югэ.
Итак, вся компания, разделенная противоположными интересами среди одних и соединенная общими интересами среди других, без особых приключений прибыла в Вену. Слава Богу, больше они не встретили никаких разбойников.
Мадемуазель Монлюсон, несмотря на присутствие своего возлюбленного и галантной компании, все ещё не отказалась принять участие в празднествах и увеселениях, проводимых маленькой армией графа Колиньи.
Что же касается Шиврю, то в тот же вечер, как они прибыли в Вену, в гостинице, где он остановился, ему вручили записку: «Потерянная возможность снова обретена».
— Дорогой капитан, — пробормотал Лудеак, которому Шиврю показал эту записку. — Он не подписался, но его и так можно узнать: ведь почерк не только письма, но и его деяний всегда говорит сам за себя.
7. Молния перед громом
В то прошедшее уж давно время дела шли так странно, сообщения передавались так медленно, что три армии, искавшие друг друга: одна — графа Колиньи, которая шла на защиту Вены через баварское курфюршество, другая — графа Гассиона, которая для соединения с первой должна была пройти Тироль, и третья — Монтекюкюлли, стоявшая против турок, — никак не могли встретиться на узком пространстве. Они просто шли наудачу по плохим дорогам, окруженные испуганным населением.
Успокоившись относительно Орфизы, Югэ вспомнил о поручении Колиньи. Поневоле он стал считать смешными все эти празднества, доходившие до неприличия ввиду расходов, которые нес за них бедный австрийский двор. Притом все вокруг казались слишком наивным и доверчивыми: то страшно пугались, услышав о нашествии татар, то бурно радовались прибытию в столицу какого-нибудь вспомогательного полка. И всем этим заправлял самодовольный и ленивый старец Порчиа.
Ну, что женщины отдавались душой всем этим удовольствиям, положим, понятно. Но если империя находилась накануне краха, мужчины могли бы найти и более достойное занятие.
Среди всех случайностей своей жизни Югэ оставался по-прежнему полным сил и энтузиазма. Ведь Орфиза предприняла поездку только за тем, чтобы быть к нему ближе! Эта мысль его постоянно будоражила. Но чем доказать ей, что его храбрость достойна такого уважения? Здесь нельзя было отделаться простым исполнением долга. Он это понимал и страстно желал чего-нибудь высокого.
Однажды ему пришла в голову новая мысль. Он вспомнил, как в Тестере, читая дорогие книги с картинками, он познакомился с историей об одном саксонском короле. Этот король, переодевшись, проник в лагерь врага и выведал его планы, а главное, его силы.
Почему бы ему, Югэ де Монтестрюку, не сделать в лагере того, что сделал Альфред Великий в лагере датчан?
Если же встретится при этом опасность, пусть даже смертельная, то тем лучше!
Он тотчас решил перейти к исполнению этого плана. И никому ни слова об этом, ни-ни! Лишь Угренку он сообщил, что берет его с собой. Он уже имел возможность убедиться в том, что этот молчаливый мальчик был весьма осторожен и тверд в поступках не по годам. Угренок, прежде служивший у трактирщика-итальянца, бегло говорил по-итальянски, как и сам Югэ. Он уготовил мальчику роль разносчика в лагере великого визиря.
Он приказал Угренку быть готовым к отъезду через пару дней и никому не говорить об этом.
— Ни даже Коклико и Кадуру? — спросил мальчик.
— Ни тому, ни другому. Они, может быть, захотели бы ехать со мной, н их присутствие скорее повредит мне, нежели поможет.
В течение остальных дней Югэ достал себе одежду, вьючную лошадь и кое-какой товар для продажи. Перед отъездом он зашел к маркизу Сент-Эллису и, передавая ему пакет, спросил его:
— Можешь ли ты не перебивать меня, если я с тобой заговорю?
Маркиз вскочил со стула. — Это что ещё за загадки, да ещё в такую рань? — вскричал он. — Все же выслушай меня до конца: я, видишь ли, уезжаю из Вены на несколько дней, может, дней на шесть, а может, и на шесть недель, не знаю…
— Что это все значит?
— Помолчи! Помни условие: говорю только я, а ты слушаешь. И хоть ты ещё не успел на него согласиться, все равно, я считаю его принятым.
— Хорошо…Говори, я буду слушать.
— Возможно, я совсем не вернусь.
Лицо маркиза выразило недоумение:
— Совсем не вернешься?! Почему же совсем? Куда это ты едешь? Зачем? Кто тебя гонит?
— Хватит, перебил его Монтестрюк, — это вовсе не значит, что я сам не хотел бы вернуться, но надо все предвидеть. Вот поэтому я и передаю тебе этот пакет, в котором лежит моя последняя воля.
Ошеломленный маркиз принялся вертеть пакет в руках.
— Боже праведный! Этот молодец толкует о своей смерти, как поэт о сонете! И что же мне делать с этим пакетом, загадчик ты мой?
— Вскроешь его, если через месяц не получишь обо мне известий.
— Э, так долго! Пусть будет двое суток.
— Нет. За такой срок ничего нельзя будет сделать.
— Ну ладно, пусть будет… три дня. У меня же терпение лопнет, пойми.