Сергея Арнольдовича перевели из спальной комнаты в каминный зал и уложили на диване напротив картины, а Федор растопил камин. Так он и лежал на высоких подушках в домашнем колпаке, пижаме и махровом халате, попивая в свете пламени через трубочку горячий чай с медом.
Ближе к полуночи домочадцы начали расходиться. Телевизор наконец заглох, процесс зомбирования закончился. Анна устроилась за дверью на кушетке в соседней комнате. Было тепло и уютно. Ванин ощущал себя, несмотря на простуду, абсолютно счастливым человеком. Это было совсем не то счастье, которое он раньше считал предметом мечтаний делового человека. Нет, это было ощущение нужности дорогим тебе людям. Это было ощущение заботы и тепла, которые исходили от них. Если раньше работа заглушала в нем человека, то с появлением Анны, Юлечки, Владика и Машутки любовь к ним стала заглушать одержимость к деньгам. Так ему, во всяком случае, сейчас казалось.
В каминном зале Сергей Арнольдович был совершенно один. Языки пламени в камине освещали всю залу и отражались на стенах, то освещая «Тайную вечерю» с ее многочисленным образами, то падая ярким светом на Иисуса, созданного усердием Ванина. Свет и тени волнами гуляли по стенам огромной залы, погружая Сергея Арнольдовича в сладкую дремоту.
Абсолютно круглый диск луны возник в большом окне, облив серебряным светом сосну напротив и мебель в зале. Стояла благостная тишина, и только поленья дров, перебивая друг друга, потрескивали в огне. Ванин почувствовал, что на него наваливается тяжелый сон, но все же продолжал вяло размышлять: «Интересно все-таки получается. Тридцать лет я не брал в руки краски, и вдруг навеяло. Взял и сделал». Он опять повернул голову к своему творению. «Интересно, – подумал он, – а на самом деле, действительно он был такой? Похожий получился или мне это только кажется».
– Похож, – услышал он из темноты незнакомый бархатный голос. – Очень похож.
Сергей Арнольдович приподнялся на локтях, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть. Но никого не было видно. И тут он скорее ощутил, чем увидел боковым зрением, что на картине произошли изменения. Когда он повернул голову, холодная дрожь молнией пронзила тело. На картине отсутствовал Иуда. «Что-то со мной не так, надо собраться. Так расслабляться нельзя», – решил он, чувствуя, что паника охватывает все его тело и мысли. «Наверное, инсульт», – испуганно подумал Ванин. Хотел крикнуть, уже раскрыл рот, но перед ним возникла фигура невысокого молодого человека лет тридцати с черной курчавой шевелюрой и такой же черной коротко стриженой бородой, наглухо закрывавшей щетиной всю нижнюю часть его лица и верхнюю губу, над которой гордо выделялся массивный нос с горбинкой.
Незнакомец приложил указательный палец к губам, давая Ванину понять, что шуметь не надо. Все под контролем, и беспокоиться ни к чему. Ванин, словно таракан, таращил на человека свои голубые, на выкате, неморгающие глаза, когда тот не спеша приблизился и приложил ко лбу хозяина дома руку. Она была холодной как лед. Через мгновение Сергей Арнольдович почувствовал себя в полном порядке и здравии. Он вылез из-под одеяла, оставшись в махровом халате и шелковой пижаме. Свисавший с головы ночной колпак придавал его внешности законченный идиотский вид, напоминающий гоголевского героя Плюшкина.
– Вы уж извините меня за такой нереспектабельный вид, – начал он осторожное общение с незваным гостем. – Приболел малость. Грипп, знаете ли.
Он протянул незнакомцу руку и представился:
– Ванин Сергей Арнольдович, хозяин этого дома.
Человек ответил мягким пожатием руки и тоже представился:
– Иуда из Кариот, – и поставил на пол какой-то мешок или котомку. Было не разглядеть.
Одеяние гостя поразило Ванина ничем не меньше, чем его появление. На нем тоже был халат или подобие халата, изрядно поношенного, а поверх него был прилажен темно-коричневый то ли плащ, то ли накидка и тоже не первой свежести. На ногах надеты римские сандалии с плетением, очень добротные. Такие Ванин видел в кино у римских легионеров. Иуда заметил его любознательный взгляд и сказал:
– Трофейные. Очень надежные. Бычья кожа, подошва в три слоя. Сносу нет.
Ванину снова стало дурно. До него дошло, наконец, что место на картине, где должен был находиться Иуда, пустовало, а сам Иуда стоит пере ним и хвастается своими сандалиями.
– Вы меня извините, господин Иуда, но я не понимаю: это действительно Вы, тот самый, с картины? – спросил он, боязливо поглядывая на гостя. – Вы не могли бы меня потрогать? – И он снова протянул Иуде руку.