У меня в животе становится очень-очень неприятно, будто сейчас стошнит, хотя тошноты нет. Как будто там завелась маленькая чёрная дыра. Я не понимаю, что со мной, — но смутно догадываюсь: знания вот о таких вещах, для которых нет ни одной науки в мире, скрыты в строчках-столбиках. И иду к бабушке, хотя знаю, что она не любит, когда её отвлекают от компьютера. «Бабуль, а бабуль... Я что, никогда не смогу общаться с другими людьми?» Бабушка смотрит на меня поверх очков, так, как обычно смотрят все врачи. «С чего ты взяла? Со мной ведь ты общаешься». «А с незнакомыми людьми?» «Захочешь — спокойно сможешь общаться». Это вообще одно из любимых бабушкиных выражений. Захочешь — сможешь. И всё. «А если мне со всеми-со всеми всегда будет ужасно скучно?» — не отстаю я. «Ну, Ломоносов, врать не стану, со многими людьми тебе будет действительно неимоверно скучно. Но далеко не со всеми. На свете достаточно людей таких же, как ты, с которыми тебе будет очень интересно». «А они где?» «Многие — в университетах». Я немного успокаиваюсь. Я знаю, для того, чтобы стать учёным, надо выучиться в университете. «Есть и такие люди, которые не заканчивали университетов, но мудры от природы, — продолжает бабушка. — С такими тебе тоже будет интересно».
Из пояса Койпера я возвращаюсь в окрестности Земли. До благополучной посадки ещё далеко, но всё-таки мне гораздо лучше.
«Бабуль, научи меня понимать стихи», — прошу я. «Стихи не понимают, а чувствуют», — говорит бабушка. «Тогда научи чувствовать». Бабушка молчит. Довольно долго. «Ладно, давай так. Ты — логик. Вот мы и пойдём от логики. Ты ведь знаешь, что такое золотое сечение?»
Конечно, я знаю. Совсем недавно я смотрела большой документальный фильм про золотое сечение в природе и даже рисовала эту штуку в альбоме. Это такой способ поделить прямоугольник на большие и меньшие кусочки, чтобы нарисовать спираль Фибоначчи. По спирали Фибоначчи закручиваются многие галактики во Вселенной, например, наша галактика Млечный путь. Такая спираль часто бывает в природе: у разных растений, раковин моллюсков и много чего ещё.
Всё это я рассказываю бабушке.
«Верно», — говорит она и рисует на листе бумаги линию, которую делит жирными точками на три куска-отрезка. «Где тут золотое сечение?» Я указываю на точку между первым и вторым отрезком. Бабушка снова рисует линию и делит её на пять частей. «А здесь?» Я указываю на точку между второй и третьей частью. «А дальше давай сама». Я вспоминаю фильм и рисую линию, разделённую на восемь частей, потом на тринадцать... на двадцать одну часть поделить без линейки уже очень трудно, а дальше и подавно.
«А теперь смотри», — бабушка достаёт из шкафа книгу. Много раз мне эта книга попадалась и никогда я её не открывала. А. С. Пушкин. Избранные стихотворения. «Смотри. Сколько тут строк?» Я считаю строчки в стихе. «Двадцать одна». — «А где точка? Посчитай». Я снова считаю. Тринадцать строк до точки и восемь после. Золотое сечение. Как в спирали Фибоначчи. Как в нашей галактике.
«Он что, специально так сделал?» «Пушкин? Нет, конечно. Чаще всего у него получалось приблизительно. На строку больше или на строку меньше. Ну, сама посмотришь. Он и не считал строки, когда писал».
Я очень сильно увлечена этим новым знанием. Оказывается, стихи вырастают по тем же законам, что папоротник, подсолнечник, циклон или даже огромная галактика! Теперь у меня появилось что-то вроде собственной, самостоятельно придуманной игры: я ищу стихотворения с золотым сечением и показываю бабушке. Бабушка на игру согласна, но с одним условием: я должна прочитать найденное стихотворение вслух. С выражением. «Это надо завывать, что ли?» — спрашиваю я. «Зачем завывать? Стихи — всё равно что музыка. В музыке необязательно завывать, верно?» Это да. И я читаю. Вслух. Стараюсь с выражением. Поначалу почти ничего не получается, я слишком привыкла читать книги очень быстро и про себя. «Надо же когда-то учиться нормальной интонации», — замечает на это бабушка. И я стараюсь дальше.
Изрядную часть стихотворений я почти не понимаю. Хотя находятся и вполне понятные. Ясные, как солнечный день. Как вода, прозрачные. Например, про парус. Или про северную сосну. Эти мне даже нравятся — насколько мне вообще могут понравиться такие вещи.
Нет, я не стану любителем поэзии в одночасье — и вообще, скорее всего, никогда не стану. Среди стихов много унылого невнятного бормотания и глупо бренчащих словесных стекляшек. Но иногда я смогу различать музыку. Хотя бы её отзвуки. Не искать нарочно прекрасную галактическую спираль, а просто чувствовать, как она тихо звучит сквозь строки, сквозь слова, сквозь образы.