Разговоры о поисках Минны и Бронсона с некоторых пор сделались для них больной темой. Оба чувствовали себя глубоко виноватыми. Шадрак – потому, что ничего по этому поводу не предпринимал. София – потому, что своими упорными усилиями невольно обвиняла дядю в бездействии… Ей вдруг напрочь расхотелось рассказывать ему про нигилизмийский архив.
– Ага, – сказала она, выдавая все ту же ненастоящую улыбку. – Правда, пока ничего полезного не нашла. Если найду, обязательно расскажу.
– Жду с нетерпением! – отозвался Шадрак. – Слушай, давай поужинаем наконец. Ну и деньки – один другого длинней… Ты уж прости, Софочка. Куда мне деваться, сейчас поедим, и опять в кабинете закроюсь. Работа такая…
София кивнула, старательно пряча разочарование.
– Давай ужинать, – сказала она. – Я же понимаю.
На следующий день она явилась в нигилизмийский архив к самому открытию. В дверях возник лысый сотрудник, и София внимательно вгляделась в его лицо, ища судьбоносного знака: тревоги, ярости, подозрения… Ни того, ни другого, ни третьего. Она показала карточку, он безразлично кивнул. «Пронесло… на сегодня!» София кивнула в ответ и направилась в комнату сорок пять.
Угрызение любезно предложила ей разместить указатели за восемьдесят второй год на одном столе, чтобы София могла без задержки приступить к своим разысканиям. Углубившись в работу, она вскоре подметила, что книги оказались передвинуты. Тома с первого по пятый, которые она уже посмотрела, все так же аккуратной стопкой высились по левую руку. А вместо шестого тома, к которому она собиралась приступить, София обнаружила перед собой том двадцать седьмой.
Она отправила его на тележку, где ему и было самое место, и взялась за шестой.
София трудилась со всей мыслимой скоростью, просматривая строчку за строчкой. Всякий раз, переходя к новому заголовку, она слышала эхо знакомого голоса, который побуждал ее торопиться. «Разыщи нас, пока мы еще дышим!»
«Я пытаюсь, – безмолвно отвечала она. – Я правда пытаюсь…»
Угрызение трудилась неподалеку. Обмахивала от пыли книжные полки, расставляла по порядку тома. Дождавшись, пока Ли выйдет из комнаты, она приблизилась к читальному столу и отложила щетку.
– Как дела? – ровным голосом осведомилась она.
– Движутся, – отозвалась София и снова уткнулась в бесконечные указатели.
Лишь мгновением позже до нее дошло, что Угрызение продолжала стоять рядом. София встревоженно подняла взгляд:
– А… у вас дела как?
– Тоже движутся, – ответила немногословная архивистка. – Я просто к тому, что мне здесь недолго осталось работать. Уезжаю с миссией нашей веры.
София удивленно моргнула:
– Куда, если не секрет?
– В Папские государства, – сказала Угрызение. Потом в свою очередь спросила: – Что вы думаете о таких миссиях?
София нахмурилась – и ответила правду:
– Ну… я не знаю.
Угрызение кивнула:
– Некоторые ниги полагают, что это благочестивейшая на свете работа. Мы отправляемся в другие эпохи, дабы побудить их следовать истинному пути… Я слышала, в прошлом году миссия, работавшая в Папских государствах, предотвратила несчастный случай, который чуть было преждевременно не оборвал жизнь Христофора Колумба…
Угрызение говорила по-прежнему безо всякого выражения. София ответила осторожно:
– Уж что говорить, дело важное… беда только, путешествия Колумба теперь не смогут произойти в точности так, как в истинном прошлом!
Архивистка склонила голову набок.
– Вот и Ли так говорит. Он считает миссии бесполезными, так как мы живем в Апокрифическую эпоху, а значит происходящее в ней все равно не имеет значения. Этот мир в любом случае – ненастоящий.
София помедлила с ответом. Угрызение, похоже, так не считала, иначе зачем бы ей связываться с миссией?
– Думается, – проговорила она наконец, – и в тех и в других соображениях есть резон.
Угрызение продолжала, словно не услышав:
– Но если этот мир нереален, почему же мы в нем сердимся и грустим, почему веселимся и радуемся? Ненастоящий мир не должен был бы вызывать у нас никаких чувств.
София знала нигилизмийцев достаточно хорошо, чтобы правильно толковать их поведение. Они всячески демонстрировали полное отсутствие чувств. Они якобы не радовались и не грустили, ведь в нереальном мире нет места эмоциям. Тем не менее ей и в голову не приходило, что они ежечасно боролись сами с собой, скрывая свои чувства. И даже более того: изо всех сил пытались искоренить сами чувства.
Где-то глубоко в душе шевельнулась нежданная жалость.