В конторе царит теперь мой кузен Фердинан, сын дяди Людовика. Он делает вид, что мы не знакомы, и обращается со мной нарочито официально, как с подчиненным. Во мне вскипает гнев, и если я и подавляю в себе желание двинуть ему, то только из-за Лоры, которой так хочется, чтобы я остался. Как и прежде, каждую свободную минуту я провожу в порту, прогуливаясь среди моряков и докеров близ рыбного базара. Больше всего мне хочется снова увидеть «Зету», капитана Брадмера и рулевого-коморца. Я подолгу сижу в тени баньянов в надежде увидеть шхуну с привинченным к палубе креслом. Это уже живет во мне, я знаю, что опять уеду отсюда.
Вечером, у себя в комнате в Форест-Сайде, я открываю старенький сундучок, заржавевший за годы моего пребывания в Английской лощине, и разглядываю относящиеся к кладу документы, карты, чертежи, заметки — перед отправкой в Европу я отослал их с Родригеса. Я смотрю на них и вижу Уму — как она одним махом ныряет в море, как плавает, зажав в руке острогу с эбеновым наконечником.
С каждым днем во мне растет желание вернуться на Родригес, снова оказаться среди тишины и покоя Английской лощины, вновь обрести это небо, эти облака, это никому не принадлежащее море. Мне хочется сбежать от людей «большого мира», от их злобы, лицемерия. После того как «Сернеен» опубликовал статью о «наших героях Мировой войны», в которой не только упоминалось мое имя, но мне еще и приписывались какие-то подвиги, не имеющие ничего общего с реальностью, мы с Лорой вдруг стали обнаруживать себя в списках приглашенных на все праздники, организуемые в Порт-Луи, Кюрпипе и Флореале. Лора наряжается в свое поношенное белое платье, и мы болтаем с гостями, танцуем. Еще мы прогуливаемся по Марсову Полю, пьем чай в кафе «Флора». А я все это время думаю об Уме, о криках птиц, пролетающих каждое утро над Лощиной. И люди, что окружают меня здесь, кажутся мне вымышленными, нереальными. Я устал от этих фальшивых почестей. Однажды, ничего не сказав Лоре, я оставляю в Форест-Сайде свой серый костюм клерка, облачаюсь в привезенные с войны мундир и штаны цвета хаки, грязные и рваные от долгого сидения в окопах, и, нацепив офицерские знаки отличия и обе медали — «За отвагу» и D. С. М., — усаживаюсь вечерком, ко времени закрытия конторы В. В. Уэста, в кафе «Флора», выпив предварительно несколько рюмок тростниковой водки. С этого дня все приглашения в свет прекращаются как по мановению волшебной палочки.
Однако Лора не может не заметить моей тоски и желания сбежать. Как-то вечером она поджидает меня с поезда в Кюрпипе. Она стоит под широкими листьями, белое платье и волосы намокли от мелкого, обычного для Форест-Сайда дождя. Я говорю ей, что она похожа на Виргинию, и она улыбается моим словам. Мы идем рядом по грязной дороге среди индусов, возвращающихся домой на ночь. Вдруг Лора говорит:
— Ты скоро опять уедешь, правда?
Пока я ищу какое-нибудь ободряющее слово, она повторяет:
— Ты скоро опять уедешь? Скажи мне правду.
И, не дожидаясь моего ответа, а может, потому, что знает его заранее, она начинает сердиться:
— Почему ты ничего не говоришь? Почему я должна узнавать обо всем от других?
Она не сразу решается сказать это:
— Про эту женщину, с которой ты там живешь — как дикарь! И про этот дурацкий клад, что ты все ищешь, ищешь без конца!
Откуда она узнала? Кто рассказал ей про Уму?
— Мы никогда не сможем жить как раньше, нам здесь нет места!
Мне становится больно от ее слов, потому что я знаю: это правда. И я говорю:
— Поэтому мне и надо ехать. Поэтому я и должен добиться своего.
Как ей объяснить? Но она уже взяла себя в руки. Вытирает обратной стороной руки текущие по щекам слезы, по-детски сморкается. Вот и наш дом в Форест-Сайде, мрачный, похожий на корабль, заброшенный потопом на вершину холма.
Вечером, после ужина вместе с Мам, Лора выглядит веселее. Мы сидим на веранде, разговариваем о моем путешествии, о кладе. Лора говорит с игривым видом: «Когда ты найдешь сокровище, мы приедем к тебе туда. Построим ферму, будем работать, делать все своими руками, как первые поселенцы в Трансваале».
И тут мы начинаем мечтать вслух, как когда-то на чердаке в Букане. Мы говорим о ферме, о скотине, которую заведем, потому что там, вдали от банкиров и адвокатов, мы всё начнем сначала. Я нашел среди отцовских книг сочинение Франсуа Легюа и зачитываю куски из него, где говорится о растительности, о климате, о красоте Родригеса.