Что это, не от этих ли солнечных бликов на подвижном зеркале волн у меня помутился разум? Мне кажется, что я оказался вне времени, в ином мире, настолько отличном, настолько далеком от всего, что я знал прежде, что мне никогда больше не вернуть того, что я покинул. Потому-то и кружится у меня голова, потому и подкатывает к горлу тошнота: я боюсь оторваться от того, чем я был, бросить всё это без надежды на возвращение. Каждый прожитый час, каждый день походят на морские волны, что набегут на форштевень, приподнимут на мгновение корабль и исчезнут в тянущемся за ним пенном следе. И каждая отдаляет меня от дорогого мне времени, от голоса Мам, от Лоры.
Этим утром капитан Брадмер подошел ко мне на корме:
— Завтра или послезавтра мы будем на Родригесе.
— Завтра или послезавтра? — переспрашиваю я.
Так заканчивается мое плавание. И потому, без сомнения, всё мне кажется иным.
Люди приканчивают мясные припасы. Мне настолько отвратителен самый вид этой падали, что я довольствуюсь рисом с пряностями. Вот уже несколько дней по вечерам на меня нападает лихорадка. Несмотря на зной, я кутаюсь в попону и дрожу от озноба в глубине трюма. Что делать, если тело вдруг изменит мне? Я нашел у себя в сундучке купленный перед отъездом флакон с хинином и принимаю таблетку, сглатывая ее со слюной.
Незаметно темнеет.
Поздно ночью я просыпаюсь весь в поту. Рядом со мной, прислонившись спиной к переборке, сидит по-турецки человек с черным лицом, причудливо освещенным неверным светом коптилки. Я приподнимаюсь на локте и узнаю рулевого, его неподвижные глаза. Он говорит мне что-то певучим голосом, но я плохо понимаю смысл его слов. Я слышу, как он спрашивает меня про клад, который я собираюсь искать на Родригесе. Откуда он знает? Конечно, ему рассказал капитан. Он спрашивает, я не отвечаю, но это его не смущает. Он выжидает, задает другой вопрос, потом еще один и еще. Наконец он теряет к этому интерес и заводит разговор о Сен-Брандоне, куда однажды, как он говорит, отправится умирать. Я представляю себе его тело, распростертое среди черепашьих панцирей. И засыпаю, убаюканный звуками его речей.
Остров показывается на линии горизонта. Он вырастает из моря на фоне желтого вечернего неба, и его высокие синие горы возвышаются над темной водой. Может быть, это птицы, с криками кружащие над нами, предупредили меня о его появлении?
Чтобы лучше видеть, я иду на нос. Паруса раздуваются от западного ветра, и форштевень спешит за убегающими волнами. Корабль взмывает с волны на волну. Горизонт похож на натянутую нить. Остров то поднимается, то исчезает за пенистыми гребнями, вершины гор словно встают со дна океана.
Ни разу ни одна земля не производила на меня такого впечатления: как похожи на вершины Трех Сосцов эти горы, только они еще выше — вздымаются непреодолимой стеной. Рядом со мной на носу стоит Казимир. Он с радостью показывает мне вершины, называет их имена.
Солнце село за остров, и горные вершины резко выделяются на фоне бледного неба.
Капитан велит убрать часть парусов. Матросы карабкаются на реи, чтобы взять рифы. Со скоростью волн мы несемся к темному острову, сверкают в сумеречном свете паруса — будто крылья морских птиц. Я чувствую, как по мере приближения к берегу растет внутри меня волнение. Что-то заканчивается. Свобода, счастье от пребывания в море остаются в прошлом. Теперь надо будет искать пристанище, говорить, расспрашивать — соприкасаться с землей.