Закончив все приготовления, я, как обычно, иду в полдень к китайцу, чтобы съесть свой рис с рыбой. Он знает, что я уезжаю, и после обеда подходит к моему столику попрощаться. Вопросов он не задает: как большинство из тех, с кем я познакомился на Родригесе, он считает, что я отправляюсь в горы на поиски золота. Я же предусмотрительно не опровергаю этих слухов. Несколько дней назад, когда я заканчивал ужинать в этом же зале, со мной пожелали побеседовать двое мужчин, оба уроженцы Родригеса. Не тратя попусту слов, они высыпали передо мной из кожаного мешочка горстку земли, в которой поблескивали сверкающие крупинки. «Это золото, сударь?» Благодаря отцовским урокам я сразу узнал халькопирит, или медный колчедан, обманувший немало старателей, за что его и называют «золотом дураков». Мужчины с тревогой смотрели на меня в свете масляной лампы. Я не захотел разочаровывать их вот так, сразу: «Нет, это не золото, но, возможно, признак того, что вы его скоро найдете». Я посоветовал им обзавестись флаконом царской водки, чтобы больше не ошибаться. И они ушли со своим кожаным мешочком, наполовину удовлетворенные. Думаю, что именно так я прослыл геологом.
После обеда я усаживаюсь в нанятую для путешествия конную повозку. Возница, старый веселый негр, кладет туда же мои вещи и снаряжение. Я сажусь рядом с ним, и мы отправляемся по пустынным улицам Порт-Матюрена к Английской лощине. Мы едем по Хитченс-стрит мимо дома Беге, затем по Беркли-стрит доезжаем до губернаторской резиденции. После этого поворачиваем на запад, мимо храма и складов, через имение Раффо. Чернокожие ребятишки бегут какое-то время за повозкой, но потом им это надоедает и они возвращаются обратно в порт купаться. Мы переезжаем реку Ласкар по деревянному мосту. Спасаясь от солнца, я надвинул огромную манафскую шляпу на глаза. Представляю веселье Лоры, если бы она могла видеть, как я трясусь в тележке рядом с черным возницей, громкими криками погоняющим мула, да еще и в таком наряде.
Но вот мы добираемся до вершины холма на мысе Венеры, возница сгружает перед зданием телеграфа мои вещи и снаряжение, а также джутовые мешки с провизией. Затем, положив в карман причитающуюся ему плату, он уезжает, пожелав мне удачи (опять эта легенда о золотоискателе!), и я остаюсь один со своими пожитками на краю утеса, в свистящей ветром тишине, со странным ощущением, что высадился на необитаемом острове.
Солнце спускается к холмам на западе, и вот уже тень ложится на долину Камышовой реки, удлиняет деревья, заостряет концы листьев пальм вакоа. Меня охватывает смутная тревога. Мне страшно спускаться в эту долину, словно это запретная земля. Застыв на краю утеса, я смотрю на ландшафт — такой, каким увидел его в первый раз.
Резкий порыв ветра выводит меня из оцепенения. Еще раньше я заметил где-то на середине склона каменистую площадку, которая вполне может приютить меня, защитив от ночного холода и дождя. Там я и разобью свой первый лагерь. Взвалив на плечо тяжелый сундук, я начинаю спускаться. Несмотря на поздний час, солнце заливает склон, так что до площадки я добираюсь весь мокрый от пота. Мне приходится довольно долго приходить в себя, прежде чем я снова возвращаюсь наверх за снаряжением, киркой, лопатой, мешками с провизией и куском парусины, который будет служить мне палаткой.
Площадка опирается на нагроможденные над пропастью базальтовые глыбы, что делает ее похожей на балкон. Образовалась она, должно быть, очень давно, потому что на ней успели вырасти большие пальмы вакоа, корни которых раздвинули базальтовые стены. Дальше, вверх по долине, на склоне холма, виднеются такие же площадки. Кто же соорудил эти балконы? Может, моряки, американские китобои, которые здесь охотились? Но мне невольно представляется Корсар, на поиски которого я явился. Может, это он велел устроить здесь наблюдательные пункты, чтобы следить за сооружением «каменной кладки», под которой решил спрятать свое сокровище?
И снова у меня кружится голова, снова я как в лихорадке. Я лазаю взад-вперед по склону холма, перетаскивая вещи, и вдруг мне кажется, что я вижу их, там, в глубине долины, среди высохших деревьев и пальм вакоа: какие-то тени идут цепочкой от моря в сторону окутанных сумраком холмов на западе, с тяжелыми мешками и кирками на плечах!
Сердце бешено колотится, пот заливает лицо. Мне приходится лечь на землю на вершине утеса, чтобы, глядя в сумеречное желтое небо, унять охватившее меня волнение.
Быстро темнеет. Надо разбить бивуак, пока не стало совсем темно. Я собираю у речки оставшиеся после разлива ветки и хворост для костра. Из толстых сучьев на скорую руку сооружаю некую конструкцию, на которую натягиваю парусину и укрепляю всё камнями. К концу работы я настолько выбиваюсь из сил, что не могу и думать о разжигании костра, а потому, сидя на краю площадки, просто съедаю пару морских галет. Ночь наступила внезапно, утопив во мраке раскинувшуюся внизу долину, скрыв море и горы. Холодно, кругом скалы, никаких лишних звуков, только свистит в зарослях ветер, потрескивают камни, сжимаясь после дневного зноя, да рокочут вдали, разбиваясь о рифы, волны.