Меня несут двое. Тащат, подхватив под руки к палатке Красного Креста. Я долго лежу на земле — так долго, что превращаюсь в раскаленный камень. Потом я в грузовике, он скачет по ухабам, петляет среди воронок. Врач в лазарете, в Альбере, похож на Камаля Буду. Он измеряет мне температуру, щупает живот. «Тиф, — говорит он. Потом добавляет (или мне это приснилось?): — В войнах побеждают вши».
На Родригес, лето 1918–1919 годов
* * *
Наконец-то свобода — море. Все те страшные, мертвые годы я ждал этой минуты — когда вместе с толпой возвращающихся в Индию, в Африку демобилизованных солдат поднимусь на борт парохода. Представлял себе, как мы будем смотреть на море — с утра до вечера и даже ночью, когда позади корабля сверкает в лунном свете пенный след. За Суэцким каналом ночи совсем теплые. Мы вылезаем из трюмов и спим прямо на палубе. Я заворачиваюсь в солдатское одеяло: это одеяло, да еще моя форма цвета хаки, да холщовый мешок, в котором я везу свои документы, — вот и все, что осталось мне на память об армии. Я так давно уже сплю под открытым небом, в грязи, что деревянная палуба под звездным небосводом кажется мне просто раем. Мы болтаем с остальными солдатами — по-креольски или на пиджин-инглиш, — поем, без конца рассказываем друг другу что-то. Преображенная фантазией рассказчиков, война успела уже превратиться в легенду. Рядом со мной на палубе сидят сейшельцы, маврикийцы, южноафриканцы. С Родригеса же — никого, ни одного из тех, кто вместе со мной участвовал тогда в перекличке, там, у здания телеграфа. Я вспоминаю радость Казимира, когда выкрикнули его имя. Неужели я единственный, кто выжил в этой бойне — и то по милости вшей?
Теперь я думаю о Лоре. Когда можно, иду на самый нос и, стоя у кабестана, всматриваюсь в горизонт. Глядя на темную синеву моря, на облака, я думаю о Лорином лице. Мы проплываем недалеко от Адена, проходим мыс Гарда-фуи, где-то в районе крупных портов, названия которых будили наше с Лорой воображение там, в Букане: Момбаса, Занзибар. Мы приближаемся к экватору, воздух уже раскален, стоят сухие, сверкающие звездами ночи. Я наблюдаю за летучими рыбами, альбатросами, дельфинами. С каждым днем мне кажется, что я лучше вижу Лору, ее голос становится слышнее, вот я уже различаю ее насмешливую улыбку, свет ее глаз. В Оманском заливе нас настигает потрясающая буря. В небе ни облачка, яростный ветер обрушивает на пароход волны, которые с силой таранят этот плавучий утес. Корабль сильно качает, волны захлестывают нижнюю палубу, на которой мы расположились. Хочешь не хочешь, приходится покидать наш «курорт» и спускаться в трюм. Матросы говорят, что мы попали в хвост шторма, который проходит над Сокоторой, и правда, к вечеру на судно обрушивается страшный ливень, заливая трюмы. Мы сменяем друг друга у помпы, а в это время вода потоками струится у нас под ногами по дну трюма, смывая мусор и нечистоты. Но вот на море и в небе вновь воцаряется покой. Что за свет! Вокруг нас — бескрайняя морская синь, по которой медленно катятся длинные волны с пенистой бахромой.
Стоянки в портах Момбасы и Занзибара, переход до Таматаве — все это промелькнуло незаметно. Я почти не покидаю палубы, разве что днем, в часы, когда особенно яростно палит солнце, или во время ливней. Я не спускаю с моря глаз, наблюдаю все перемены в его цвете и настроении, оно предстает передо мной то совершенно гладким, без волн, чуть подрагивающим от ветра, то суровым, без горизонта, серым от дождя, ревущим, швыряющим в нас, словно проклятия, свои водяные горы. Я снова думаю о «Зете», о путешествии в Английскую лощину. Все это кажется таким далеким: Ума с острогой в руке, скользящая по речному песку, ее сонное тело рядом со мной под сияющим небом. Здесь благодаря морю я наконец-то вновь обретаю ритм, цвет мечты. Я знаю, что должен возвратиться на Родригес. Это живет во мне, я должен туда вернуться. Только вот поймет ли меня Лора?