— Еще что выдумал! — крикнул Лю Пи. — Сов я видал и знаю. Помолчи лучше, если не можешь сказать ничего разумного!
Мафу улыбнулся, но спорить перестал. Некоторое время длилось молчание, зато усердно стучали молотки, дробя кварц, а жернов аккомпанировал им своим скрежещущим гулом. Вода однообразно журчала, падая из жолоба, ишак также равномерно стучал копытами по твердой земле. Ли Ю сидел на корточках, и как только ишак начинал замедлять свой ход, покрикивал: «и, и, и» или щелкал бичом. По временам Лю Пи или Мафу, прерывая дробление руды, поднимались, шли вслед за ишаком и взрыхляли слой давленого кварца на дне наши или подсыпали свежей руды, равномерно ее разбрасывая.
Рудокоп, домывавший руду, ушел с надзирателем в фанзу, где последний взвешивал золото и отделял долю казны и плату за помол.
Воспользовавшись отсутствием надзирателя, погонщик Ли Ю сказал рудокопам:
— Когда лое будет вешать ваше золото, смотрите в оба.
Лю Пи кивнул головой и сказал:
— Приходи сегодня ужинать. Жарко, надо съесть мясо, а то испортится.
— А что, лое припрятал все мясо? — поинтересовался Мафу.
— Все как есть убрал в кладовую. Целый месяц не будем покупать баранов у калмыков, сказал.
— Разве мало у него денег? Скряга! — сказал Лю Пи. — Каждый день золото с нас собирает…
— В Чугучак отсылает, семейство кормит, долги платит. За свою должность немало заплатил, — пояснил Ли Ю.
— Видно, доход имеет большой, иначе не стал бы покупать эту службу?
— Как поживаете? Кушали уже или не кушали?[15] — раздался пискливый голос появившегося во дворе китайца, опрятно одетого в длинную синюю курму[16], буро-зеленые панталоны, завязанные у щиколоток, и синие туфли на толстой подошве. Из-под черной атласной шапочки с красной шишечкой свешивалась сзади коса, искусственно удлиненная вплетенными в нее шелковыми нитками.
— О, Ван Ли уже вернулся! — воскликнул Лю Пи, отвечая на приветствие. — Как это ты успел? Или тебя хый-фын принес на крыльях воздушных демонов?
— Именно он! — засмеялся Ван Ли, присаживаясь на корточки вблизи рудокопов и доставая кисет и длинную трубку с нефритовым мундштуком.
— Какой разумный китаец поедет в далекий путь, когда хый-фын на примете? — продолжал Ван Ли, высекая огонь. — А что, сегодня много золота намоешь? Свой долг уплатишь? — обратился он к Лю Пи.
— Едва ли много, жила плоховата стала, тверда, как кремень, — ответил Лю Пи несколько смущенно.
Лавочник Ван Ли, которому многие рудокопы задолжали за припасы, имел обыкновение приходить на мельницу, когда его должники мололи руду, чтобы взыскать долг, или хотя бы часть его, тут же на месте из намытого золота. Лю Пи, не ожидавший столь быстрого возвращения Ван Ли, рассчитывал на этот раз ускользнуть от уплаты из своей рудной выручки и был неприятно поражен появлением лавочника. Но приходилось «сохранять свое лицо».
— Вот в следующий раз, наверно, золота будет больше, — сказал он.
— Все вы так говорите, — проворчал Ван Ли. — Что-то плохо стали работать в Чий Чу. Или золото кончается, или люди обленились. Каждый месяц долги нарастают. Хоть закрывай лавку…
— Правда, — подтвердил Мафу. — Исхудали наши жилы.
— Не каркай, ворон! — рассердился Лю Пи. — Накличешь худа. В жилах всегда то густо, то пусто. Перетерпим — опять хорошо будет.
ЖАДНЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ
Ван Ли посидел с рудокопами и пошел в фанзу к надзирателю, с которым также имел счеты. Часа через три руда Лю Пи была перемолота и промыта. Мафу занялся очисткой чаши. Лю Пи вызвал надзирателя и в присутствии его и Ван Ли собрал драгоценные остатки из жолоба и промыл их у пруда в ручной деревянной чаше, имевшей вид плоского конуса. Положив в нее несколько горстей кварцевой муки с золотом и налив воды, Лю Пи приводил чашу в быстрое вращательное движение; вода взмучивалась и, выплескиваясь через борта, постепенно уносила кварц, тогда как золото собиралось в центральном углублении. В несколько приемов были промыты все собранные в жолобе остатки, и надзиратель понес золото в фанзу. Лю Пи, Мафу и Ван Ли последовали за ним.
Фанза надзирателя состояла из двух небольших комнат и кухни с земляными полами, окнами, заклеенными бумагой, и камышовыми потолками-крышами, как и в жилищах рудокопов. В первой комнате под окном стояли квадратный стол и неуклюжее жесткое кресло, на столе лежали свертки бумаги, несколько книг, кисть для писания и тушь, растертая на квадратном блюдце из мягкого сланца.
Надзиратель уселся в кресло и вынул из плоского футляра маленькие китайские весы-безмен, на костяном коромысле которого были нанесены какие-то черточки и точки. К одному концу на шелковых шнурках была подвешена медная чашечка, в которую ссыпалось золото, а на другой конец надевалась на шнурке медная гирька. Взяв двумя пальцами шнурок, продетый через коромысло ближе к чашке, и передвигая гирьку в ту или другую сторону, можно было уравновесить чашку с золотом, а по черточкам коромысла в том месте, где шнурок гирьки был остановлен, отсчитать вес золота.
Лю Пи и Мафу, стоя позади кресла, внимательно следили за взвешиванием. Устройство безмена, употребляемого во всем Китае, было им известно, и черточки на коромысле они разбирали свободно. Но при весах этого рода точность взвешивания зависит от того, соответствует ли употребляемая гирька делениям на коромысле. Если взять гирьку более тяжелую — она уравновесит и большее количество груза на чашке, но шнурочек ее ляжет на деление, соответствующее меньшему грузу, уравновешиваемому гирькой, сделанной для данного безмена.
У надзирателя гирька по внешнему виду была правильная, с теми же значками, как на чашке безмена, но в ней часть меди была высверлена и заменена более тяжелым свинцом. Эту разницу в весе удаленной меди и заменившего ее свинца надзиратель утаивал из взвешиваемого золота в свою пользу, сверх вычета за помол руды и казенного налога, так как безмен всегда показывал вес золота немного меньше действительного.
Уравновесив весы, надзиратель дал Лю Пи взглянуть на коромысло.
— Видишь, твое золото весит ровно один лан, четыре цына и семь фынов [17]. Немного же ты наработал за последнее время! Ленился, видно. Много мяса кушаешь — оно вредно для рабочего человека:
— Жила пошла бедная, лое, — оправдывался Лю Пи. — Кварц, что кремень, такой твердый.
— Бьешь, бьешь, все руки отобьешь, а руды мало добываешь, — прибавил Мафу.
— Поздно идешь в шахту, рано вылезаешь, вот отчего мало руды, — укорял надзиратель. — А в шахте сидишь и куришь.
— Напрасно говоришь это, — возразил обиженно Лю Пи. — Не первый год работаю в Джаире. И просо, которое человек сеет сам на поле, растет не везде одинаково — то гуще, то реже. Тем более золото в жилах.
Надзиратель в это время писал кисточкой какие-то иероглифы на бумажке и, показывая ее Лю Пи, заявил:
— В казну следует пятнадцать фынов, за мельницу семь с половиной фынов, за ногу моего ишака, которую ты пожелал кушать, два цына…
— Лое, как же так! Ногу ишака мы получили за его доставку на мельницу! — воскликнул Лю Пи, пораженный словами надзирателя.
— Мы ее честно заработали, спасли тебе всего ишака от волчьих зубов, — добавил Мафу.
— Это слишком много за такую пустяшную работу. За нее я дал вам ослиное ухо, — спокойно возразил надзиратель, ссыпая золото Лю Пи на бумажку и укладывая весы в футляр.
— Но Ли Ю обещал нам именно ногу, заднюю ногу, а не ухо! — горячился Мафу.
— Если Ли Ю обещал ногу, то и должен был дать, но только от своего ишака, а не от моего. Он не имел права распоряжаться ногой моего ишака, — сказал надзиратель спокойно и внушительно.