Ошарашенный молодой помощник капитана вскоре был совсем поражен и ослеплен обилием представших его взору драгоценных украшений. Еще бы, там можно было увидеть щеголя, носящего на пальцах целый десяток колец, на шее — две или три цепочки, в ушах — здоровенные жемчужные серьги в дополнение к инкрустированному драгоценными камнями круглому футлярчику для ношения ароматического шарика и коробочке для зубочисток. Бриллианты, изумруды, сапфиры и прочие драгоценные камни сверкали на гвардейцах и на маленьких заостренных ножнах итальянских рапир и кинжалов, болтавшихся на поясе у каждого.
Разнообразию гофрированных воротников почти не уступало разнообразие стрижек бород, осуществлявшихся брадобреями королевского двора. Некоторые из этих сильно надушенных и накрашенных придворных отдавали предпочтение голландской моде, другие предпочитали французский или испанский стили, тогда как третьи придавали своим крашеным рыжим или желтым бородам раздвоенный вид в стиле «аллея». Несколько джентльменов стригли бороды в стиле «лопата», «бравада»и «кинжал».
Что касается дам, Уайэтт едва мог верить своим глазам. Почти поголовно они носили массу «заимствованных» волос — париков, завитых и окрашенных в красный цвет и украшенных мелким жемчугом, небольшими изумрудами или рубинами по примеру королевы.
Их кружевные рюши, окаймляющие декольте, которые зачастую оставляли открытой верхнюю часть груди, представляли собой чудеса изящества и изысканности и удерживались на своем месте стяжками. Эти элегантные создания носили стоячие брыжи, которые трудолюбиво увязывались с накидкой в плойки и складки; другие из их числа предпочитали очень большие крылатые брыжи, а кое-кто красовался в двух или трех кружевных брыжах, навернутых одни поверх следующих. Все дамы носили перчатки — желтые, синие или красные, — на тыльную сторону которых были нашиты жемчужины и всевозможные драгоценные камни, а с их поясков свисали постоянно мигающие и поблескивающие маленькие зеркала в золотой оправе.
Особенно помощника капитана с «Первоцвета» поразили своим необычным цветом их лица. Дамы старые, среднего возраста и даже совсем молодые так сильно покрывали косметикой свои щеки, что они сияли, как надгробия, белые и безжизненные. Далее они рисовали на щеках круглые красные пятна, делающие их лица похожими на кукольные; выщипав свои естественные брови — у королевы, похоже, их не было совсем, — они их тоже подрисовывали краской.
Заметив, чем поглощено его внимание, Винтер объяснил:
— Вы не находите, что эти великосветские дамы выглядят худенькими и бледными? Видите ли, ее величество — дама исхудалая и с болезненным цветом лица, поэтому эти глупые создания едят пепел, мел и свечное сало, чтобы добиться такой же бледности.
Дрейк повернулся к командиру флагманского корабля Феннеру, рассеянно поигрывая свисающей с уха жемчужиной.
— Теперь совершенно ясно, что король Испании намерен скоро напасть: это вопрос нескольких месяцев. Что скажете?
— Верно, вне всякого сомнения. Его приказ — тому доказательство.
— Что ж, Уильям, даст Бог, мне позволят помешать этому плутовскому нападению.
— Да, но как?
— Есть у меня способы и… — Он прервался, чтобы отвесить низкий поклон герцогу Глостеру и с нетерпением подождать ответного знака учтивости со стороны этого очень родовитого дворянина. Когда же герцог ответил поклоном, Уайэтт отметил, что сделал он это высокомерно и сдержанно — как, впрочем, кланялось большинство представителей старинных дворянских родов.
— Но мы же так неподготовленны, — проворчал Феннер. — Если бы только ее величество и ее советники к вам прислушались — ведь сколько раз вы их предупреждали.
— Да, в том-то и загвоздка. Не прислушались, а теперь поздно. Поздно! Если бы Глориана три года назад не запретила мне в последний час поднять паруса против самой Испании, мы сейчас не читали бы ничего об «Английском предприятии», как они это называют.
Феннер поморгал, затем высказал предположение:
— Возможно, после того как сэр Френсис Уолсингем услышит об этой истории в Бильбао, ему удастся взять верх.
Снаружи под солнечным небом под пение серебряных труб и сухую дробь барабанов происходила смена дворцового караула. Вскоре королевский двор должен был разойтись на ужин, когда придворные принимали пищу во второй, и в последний, раз за свой день.
Наконец снова появился дворецкий, над огромным стоячим воротником которого лысая голова выступала как розовая дыня. Казалось, он сутулится под тяжестью отличительного знака своей должности — тяжелой цепи, висящей поверх его черных одежд.
— Ее величество соизволит сейчас принять ваше превосходительство.
Дрейк улыбнулся, поправил свой короткий фламандский воротник и засунул на свое место выбившийся локон светлых волос, прежде чем проверить жемчужные пуговицы, на которые застегивался его дублет.
Снова у моряка задрожали колени. Боже Всевышний! Он, простой человек Генри Уайэтт из Сент-Неотса, должен был предстать перед королевой! Королевой, этим далеким полубожеством, безраздельно царствующим над всей Англией и распоряжающимся судьбами чуть ли не пяти миллионов подданных.
Черт побери! Что скажут жители Сент-Неотса, когда узнают, что сын старого Эдмунда Уайэтта не только видел ее величество королеву, но и был у нее на приеме? О, какой гордостью засверкают серые глазки милой Кэт Ибботт!
— Ну, ну, мастер Уайэтт, нечего выглядеть таким перепуганным. — Дрейк похлопал его по руке. — Ее величество — очень человечная женщина и самая добрая из дам. Вставай и шагай без боязни — как на корме «Первоцвета».
«Да. Сэру Френсису Дрейку куда как легко давать такие советы», — подумал про себя объятый ужасом помощник капитана, но затем нашел утешение, вспомнив, что Золотой адмирал тоже когда-то был столь же бедным и незаметным, не имеющим ни влиятельных друзей, ни заслуг, как и он.
Ведь и правда, только подумать, что Френсис, самый старший из двенадцати детей Эдмунда Дрейка, по слухам, не имел даже обуви, когда впервые отправился в плавание на борту неуклюжего судна, совершавшего торговые рейсы между Зеландией и Мидвэем.
Этот сын бедного приходского священника-протестанта достиг такого высокого положения отчасти благодаря влиянию своего родственника сэра Джона Хоукинса, но главным образом — благодаря своим собственным достоинствам.
Возле красивой двери из древесины орехового дерева, ведущей в личный кабинет королевы, пара лейб-гвардейцев гигантского роста, прозванных «бифитерами», то есть «мясоедами», питающимися исключительно говядиной по приказу королевы, проявляющей заботу в отношении их пайков, замерли, взяв на караул свои алебарды, украшенные малиновыми кисточками. Отороченная мехом черная мантия лорда-дворецкого, важно развеваясь, поплыла по короткому коридору, в котором еще сильнее ощущался смешанный запах духов.
— Его превосходительство адмирал сэр Френсис Дрейк и капитан Уильям Феннер! — возвестил управляющий двором королевы низким, но сильным голосом. — Сопровождает их лицо матросского звания по имени Уайэтт.
Лучи предвечернего солнца вливались в высокие окна с такой щедрой силой, что оживляли ряд гобеленов, покрывающих стены просторной, отделанной дубом палаты, и вспыхивали на воротниках и кольцах двух седобородых джентльменов, стоявших у самого входа.
Помимо этого, солнечные лучи заиграли медными оттенками в искусно взбитых и завитых волосах той, что, жестко выпрямившись, восседала в кресле с низкой спинкой.
На Уайэтта самое живое впечатление произвели небольшие, но чрезвычайно внимательные черные глаза, сверкающие над слегка крючковатым носом. Лицо Елизаветы Тюдор настолько густо покрывали белила, что казалось, будто его высекли из карийского мрамора. На фоне этих белил резко выделялись большие пятна румян, нанесенных на обе щеки. Вслед за этим он вдруг заметил многочисленные следы глубоких морщин, перекрещивающихся на лице его королевы.