Филипп, король».
Когда Уайэтт перестал водить пером по бумаге, лежащей под раненой рукой, на полуют «Первоцвета» опустилась какая-то поразительно глубокая тишина. И в этой тишине с устрашающей очевидностью послышались звуки кипучей деятельности, развернувшейся на борту испанской военной галеры и других боевых кораблей.
Глаз Фостера с беспокойством скользил по ближайшим портам.
— И что же, по-вашему, друзья мои, имеет в виду этот коронованный иуда, когда пишет о снаряжении превеликой флотилии в Лиссабоне и на реке в Севилье? Против кого готовятся эти эскадры?
Уолтер Гудмен утверждал, что предстоящий удар не мог быть нацелен на Францию, ведь так заявлялось в самом письме, и тем более на Шотландию, остающуюся столь неистово верной своей королеве-католичке, все еще заключенной в замке Чартли.[25]
— Вряд ли замышляется и экспедиция в западное Средиземноморье против Турции, — заметил Уайэтт. — Разве не ясно как день, что этот удар будет направлен против владений королевы?
— Верно. Целью его должна быть Англия, — согласился Фостер. Затем, подстегнутый приказом: «Весла на воду», — донесшимся до его слуха с борта большой военной галеры, он живо добавил: — Теперь за работу. Генри, сооруди петлю на рее с латинским парусом и еще семь на рее грот-мачты.
Когда исполнили его команду, Фостер заставил коррехидора, легко узнаваемого по его седым волосам и длинной бороде, встать на транцевую доску кормы, где на его шее проворно приладили петлю. Таким же образом поставили и других пленников, рискованно покачивающихся теперь на поручнях барка.
Самому тупому офицеру на крепостных валах или на борту военных кораблей должно было стать совершенно ясно, что первые же враждебные действия с их стороны приведут всех восьмерых заложников к прощанию с жизнью. Последние в ужасе кричали, предупреждая своих соотечественников, чтобы они ничем не мешали «Первоцвету» уйти из гавани.
— Вытравить якорный канат, — бросил Фостер боцману. — Генри! Прикажи развернуть все паруса. Скоро поднимется береговой ветер.
Страдая от последствий пережитого во время схватки напряжения и острой боли, терзающей ему плечо, Уайэтт ощущал во всем теле мелкую дрожь. Однако, собравшись с силами, ответил:
— Да-да, Джон. Слава Богу, сейчас полный отлив. Он может вынести нас быстрее, чем ходят вон те каракки.
Уайэтт ни словом не обмолвился о той большой, выкрашенной в зеленую и золотую краску галере, направляющейся к выходу из гавани. Острый медный таран этого быстроходного судна взрезал воду, оставляя за кормой пенящийся след — настолько велика была его скорость.
Скоро стало очевидным, что угроза Джона Фостера без всяких колебаний повесить дона Франциско оказала сдерживающее действие, по крайней мере, на командующего берегового укрепленного форта Кастелло.
Фостер, взявшись сам за ручки штурвала, взглянул на своего пленника, качающегося с посеревшим от страха лицом на транцевой доске, и проревел:
— Я допускаю, что, похоже, ты действовал по вероломному приказу своего короля, посему обещаю, что тебя не повесят, если, конечно, твои форты и корабли оставят нас в покое. Так что молись своим идолам, чтоб они не пальнули в меня даже из пистолета.
«Первоцвет» выбрал якорь и пошел мимо больших каракк, но двигался он медленно, используя лишь силу отлива. Залатанный парус вяло хлопал, пытаясь поймать еще не набравший силу ветер.
Из гавани ритмично зазвучали удары гонга, размеряя удары весел для гребцов королевского военного судна. Испанские канониры собрались вокруг двух носовых орудий, а облаченные в доспехи фигуры стали стекаться на просторный полубак и на полуют галеры противника. Она ровным ходом шла к выходу из гавани, летели брызги, закипала пена вокруг ее двадцатипятифутовых весел, на каждое из которых налегало по три раба.
Чтобы забыть свою боль и разрядить напряженность момента, Уайэтт перебрался к куче захваченного оружия, наваленного на главный люк, и обнаружил ту самую испанскую шпагу с золотой рукояткой, которой нанесли ему рану и едва не отправили на тот свет. Вполне предназначенная для сражений, с эфесом, украшенным чистым красным золотом в форме грифона с большим изумрудом, зажатым в его челюстях, эта шпага отличалась необыкновенной красотой.
Сухой скрип и легкое шуршание паруса заставило всех моряков взглянуть на снасти: серовато-коричневый марсель вздулся и опал, затем натянулся опять и наконец наполнился ветром. Грянуло негромкое «ура», при всем при том, что этот начинающийся бриз не был еще достаточно крепким, чтобы развернуть на барке флаг Святого Георгия, на котором на бело-синем поле красовался алый горизонтальный латинский крест.
Не пострадавшие в схватке члены команды живо уравновесили выцветший марсель, затем развернули шпринтов — косой парус, тогда как раненые с нетерпением насвистывали, призывая ветер. Еще бы! Они не имели ни малейшего желания присоединиться к тем своим соплеменникам, что, возможно, томились теперь среди крыс и тараканов в подземных темницах форта Кастелло.
Неровно, но со все нарастающей силой с берега подул ветер. Паруса натянулись, и барк покорно заскользил через гавань. Но теперь золотисто-зеленая галера уже наполовину развернулась и пошла, взбивая пену, прямо к глубоко сидящему в воде английскому барку, да на такой скорости, что из-под ее мощного бронзового тарана двойным веером далеко разлетались брызги. Словно собака на ферме, загоняющая телку, это длинное низкое судно мчалось вперед, и весла его, по три с каждого борта, то медлили в унисон над горизонтом воды, то вновь зарывались вглубь.
— Да поможет нам Бог, ребята, теперь-то уж нам достанется, — простонал боцман и выругался. — Эти паписты отрежут нас обязательно.
— Да, здорово влипли, — пробормотал суперкарго, рассеянно покусывая ноготь на пальце. — Они нас захватят и вздернут, это уж точно, если Фостер повесит коррехидора.
Уайэтт тоже поддался приливу отчаяния.
— А я-то надеялся, что этот вояж принесет мне небольшое состояние!
Если их бросят в какое-нибудь испанское подземелье — а, видит Бог, он не выносил закрытого пространства, — останется ли возможность им снова увидеть Англию? Что еще хуже, имелась вероятность того, что их как еретиков будут пытать на дыбе, прижигать каленым железом и, наконец, сожгут на костре инквизиции. С каждым ударом галерных весел таяли его шансы когда-либо встретиться со скромной Кэт Ибботт на обочине лондонской дороги.
25
…королеве-католичке, все еще заключенной в замке Чартли. — Имеется в виду Мария Стюарт (1542-1587), королева Шотландии (1542-1567, фактически с 1561 г.), выдвинувшая свои претензии на английский престол. С 1567 по 1587 год пленница Елизаветы Тюдор (1533-1603, королева с 1558 г.). В 1586 году Мария Стюарт переведена из мрачной крепости Татбери в замок Чартли и в 1587 году казнена по обвинению в заговоре против Елизаветы.