Я поднялся, собираясь уходить.
— Вероятно, — сказал я напоследок, — Фрэнк Беллароза играет по старым правилам из-за того, что он в состоянии пока удерживать свой старый мир под своим контролем.
— Думаю, что на этот раз ты прав. Но ты все же передай ему предложение Феррагамо. Только постарайся уложиться за пару минут.
— Понял.
— Слушай, как тебе название «Вейнштейн и Саттер»?
«Не слишком здорово, Джек», — подумал я про себя. Но улыбнулся и сказал:
— А как тебе название «Саттер, Вейнштейн и Мельцер»?
— Мельцер? — заржал Джек. — Да я с ним обедать рядом не сяду.
Я вышел из офиса Вейнштейна, осознавая, что, несмотря на мои противоречивые чувства по отношению к благополучию, здоровью и свободе Фрэнка Белларозы, я все-таки сделал свое дело.
Но чтобы убедиться в этом до конца, я в этот же день передал Фрэнку предложение Феррагамо. Двух минут мне не понадобилось, так как через тридцать секунд после начала разговора Беллароза сказал:
— Пошел он к черту.
— Это твое окончательное решение?
— Пошел он куда подальше, к чертям собачьим. Он, по-моему, не понимает, с кем имеет дело.
— Ну, положим, он только сделал предложение. Не воспринимай это как личное оскорбление. Он просто выполняет свою работу.
— Пусть он катится к дьяволу со своей работой.
Гордыня губит нас — так, кажется, говорят в таких случаях.
В один из вечеров я, Фрэнк, Ленни и Винни отправились в Итальянский Винтовочный клуб. Вместе с другими стрелками, вооруженными револьверами и винтовками, мы спустились в подвал и всю ночь занимались тем, что пили и стреляли по мишеням. Неплохое развлечение, напоминает охоту на пернатых в Хэмптоне. Не хватает только прекрасного осеннего пейзажа, благородных джентльменов в твидовых пиджаках, марочного шерри и пернатых. Но для Манхэттена и это неплохо.
Ленни и Винни, как выяснилось, оказались прекрасными стрелками — мне следовало сразу об этом догадаться. Однако я не сделал этого и в результате потерял двести долларов, после того как начал заключать с ними пари.
Вот я и оказался в тире, где развлекаются мафиози в компании с любовником моей жены и с его дружками. От спиртного наше зрение потеряло зоркость, и мы начали мазать. Один из коллег поднес дону портрет Феррагамо, нарисованный на мишени. Художник не обладал талантом Микеланджело, но портрет был неплохой: на нем всякий мог бы узнать Альфонса с его выпученными глазами, горбатым носом и тонкими губами. С тридцати футов Фрэнк всадил пять-шесть пуль прямо в «яблочко» мишени. Все были в восторге. Недурной результат для человека, который вылакал дозу, способную свалить многих с ног. Но, откровенно говоря, на меня этот эпизод произвел неприятное впечатление.
Несколько следующих дней мы по большей части провели в номере, отвечая на телефонные звонки и принимая гостей. Я предполагал, что у человека, подобного Белларозе, должна быть «подружка» или даже много «подружек», или, по крайней мере, какая-нибудь девица на ночь. Но за все время нашего пребывания в отеле «Плаза» я не заметил у него никаких склонностей к подобного рода развлечениям. Возможно, он на самом деле хранил верность своей жене и любовнице.
Что касается моих любовных похождений, то мной от него было получено следующее указание:
— Ты можешь водить сюда кого угодно, но, пожалуйста, не приводи больше журналисток. Ей же надо во что бы то ни стало выудить из тебя хоть какую-нибудь информацию, как ты не понимаешь?
— Да нет, ей просто нравится быть вместе со мной.
— Как же, знаю я их. Они ложатся под мужиков и делают карьеру. В нашем деле, слава Богу, таких нет и не может быть.
Действительно, в бизнесе Фрэнка не было ни одной бабы. Пожалуй, если правительству не удастся поймать этих ребят на вымогательстве или на убийствах, им можно будет предъявить обвинение в дискриминации по половому признаку.
— Послушай меня, советник, — сказал в дополнение Фрэнк. — По-моему, лучше якшаться с самим дьяволом, чем со шлюхой, которая хочет сделать себе имя на скандалах.
Что прикажете на это отвечать? То, что у нас с Дженни Альварес особые отношения, и это мое личное дело? Но поймите, мне трудно было корчить из себя высокоморального типа после того, как меня видели с бутылкой виски в руках, заталкивающим эту красотку к себе в спальню. Согласны? Так заслуживал ли я морали, прочитанной мне Фрэнком Белларозой? Да, заслуживал.
— В мужском бизнесе должны быть только мужики, — не унимался Фрэнк. — Женщины играют совсем по другим правилам.
— Бывает и мужчины играют по другим правилам, — сообщил я ему.
— Да. Но некоторые из них все же соблюдают правила. Вот я, например, стараюсь, чтобы в моем бизнесе были завязаны только члены моей семьи. Понимаешь? Только мои родственники. Вот почему я хочу сделать тебя почетным итальянцем. — Он расхохотался.
— Так я буду сицилийцем или неаполитанцем?
— Я сделаю тебя римлянином, — снова зашелся он от смеха, — так как большинство римлян страдает геморроем.
— Польщен.
— Ну вот и отлично.
В самом деле, все, кто был завязан в бизнесе Фрэнка, были мужчинами, итальянцами, в большинстве своем выходцами с Сицилии или из городка в окрестностях Неаполя, откуда произошел род Белларозы. Это обстоятельство безусловно облегчало ведение дел, но очень препятствовало проникновению в эту среду свежих идей из внешнего мира.
Возможно, роль связующего звена с внешним миром играл для Белларозы Джек Вейнштейн. Он явно не имел никакого отношения к солнечной Италии. Совершенно случайно я узнал, что семьи Вейнштейна и Белларозы познакомились между собой, когда те и другие жили в Вильямсберге. Надо вам сказать, что этот район Бруклина преимущественно населен не итальянцами, а немцами, евреями и ирландцами. Здесь воистину царило смешение многих языков, хотя, если быть точным, на бытовом уровне общения между представителями различных наций почти не происходило. Тем не менее иммигранты, жившие в Вильямсберге, все же отличались от других колоний Нью-Йорка, которые зачастую представляли собой совершенно автономные образования, отделенные от внешнего мира. Итальянцы из Вильямсберга, особенно те из них, кто жил поблизости от собора Святой Лючии, посылали своих детей в школу и те дружили с детьми других национальностей. Уже это свидетельствовало об их открытости. Обо всем этом мне сообщил сам мистер Беллароза, и, хотя он не употреблял таких слов, как «автономные образования» и прочее, я его прекрасно понял. Таким образом, его дружба с Джеком Вейнштейном насчитывала уже немало лет. Это был любопытный факт. При этом Джек не хотел, да и вряд ли мог, попасть под действие законов мафии. Он был кем-то вроде Генри Киссинджера при президенте, если вы позволите мне провести такую аналогию. Так что у меня не имелось ни желания, ни возможности вписаться в структуру преступного клана Белларозы. Для них я мог быть лишь благородным римлянином, больше никем.
В воскресенье мы наконец покинули отель «Плаза» и вернулись на Лонг-Айленд. Наш кортеж состоял из трех машин, каждая из которых была под завязку набита итальянцами и продуктами итальянской кухни. Я ехал в средней машине кортежа вместе с Белларозой и задыхался от запаха сыров и дешевых сигар. Интересно, что мне потом делать с моим костюмом — долго кипятить его или сразу выбросить на помойку?
Что касается Сюзанны, то она больше не звонила, вернее, она больше не звонила мне. Я также ей не перезванивал, да у меня и не было такой возможности, так как ее новый номер телефона я выбросил. Поэтому, если честно, я немножко нервничал в преддверии возвращения домой.
— Наши женщины встретят нас с распростертыми объятиями. — Беллароза был настроен оптимистично.
Я промолчал.
— Они наверняка полагают, что мы только и делали, что развлекались в Нью-Йорке. Едешь на работу, а они думают, что ты едешь веселиться. А ты в это время бегаешь по городу как собака, заколачиваешь деньги. Верно я говорю?