Сюзанна отвлеклась от своей черники и спросила Лестера:
— Вы случайно не знаете, кто приехал жить в «Альгамбру»?
— Нет, — ответил Лестер, — я сам собирался вас спросить. Ходят слухи, что уже в течение месяца к усадьбе каждый день подъезжают грузовики.
— Никто еще не видел хозяев, но говорят, что на днях прибыли фургоны с мебелью. Вы думаете, кто-то уже переехал? — вмешалась Джуди Ремсен.
Сюзанна покосилась на меня, затем ответила:
— Джон столкнулся с новым владельцем, когда ездил за рассадой к Хиксу.
Лестер навострил уши, ожидая пояснений.
Я поставил чашечку с кофе на стол.
— Этого человека зовут Фрэнк Беллароза.
Воцарилось молчание, затем Джуди задумчиво проговорила:
— Мне кажется, я где-то слышала эту фамилию… — Она повернулась к Лестеру, который глядел на меня с таким видом, как будто я только что неудачно пошутил.
— Фрэнк Беллароза?! — выдавил он из себя.
— Да.
Лестер никак не мог прийти в чувство, затем нервно откашлялся.
— И ты с ним разговаривал?
— Да. Неплохой парень.
— Может, с тобой он и неплохой, но…
Джуди наконец вспомнила, в какой связи она слышала эту фамилию.
— Гангстер! Главарь мафии!
К нам тотчас же повернулось несколько лиц от соседних столиков.
— Именно так.
— Он здесь? Ты хочешь сказать, он твой новый сосед?
— Да.
— И что ты думаешь по этому поводу? — выдохнул Лестер.
Я пожал плечами.
— Лучше иметь соседом гангстера, чем полсотни брокеров-нуворишей с их крикливой ребятней, газонокосилками и бесконечными барбекю на свежем воздухе. — Я ответил искренне, и мой ответ показался мне весьма разумным. И все же лучше бы мне этого не говорить. Мало ли как они это воспримут, пойдут судачить, склонять на все лады.
Лестер Ремсен долго смотрел на меня, затем вернулся к своему яблочному пирогу. Джуди, не раскрывая рта, обратилась к Сюзанне:
— Передай мне, пожалуйста, взбитые сливки.
— О, конечно, дорогая. — Моя жена ответила в той же манере; мне показалось, что звук шел как бы из носа.
Я поймал взгляд Сюзанны — она озорно подмигнула. Мне стало чуть легче. Я не жалел о том, что сказал, но мне следовало бы вспомнить, что Лестер сам был брокером.
Так начинались мои невзгоды.
Часть вторая
Бизнес Америки состоит в том, чтобы заниматься бизнесом.
Глава 6
Следующая неделя прошла как обычно. В понедельник я отправился в свой офис в Локаст-Вэлли, во вторник, среду и четверг работал в конторе на Манхэттене. Пятницу я опять провел в Локаст-Вэлли. Я постоянно следую этому расписанию, так как оно, с одной стороны, дает мне возможность чувствовать себя адвокатом с Уолл-стрит, а с другой — не позволяет превратиться в клерка, снующего каждый день между домом и Нью-Йорком.
Я являюсь партнером адвокатской конторы «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс», фирмы, в которой работал мой отец. Фирму, в зависимости от вашего вкуса, можно назвать небольшой, старой, престижной, уолл-стритовской, в общем, как вам больше нравится. Вы, надеюсь, поняли, о чем идет речь. Наш офис на Манхэттене расположен в престижном моргановском здании на Двадцать третьей улице. Наши основные клиенты — не фирмы, а состоятельные граждане. Обстановка в офисе мало изменилась с 20-х годов, я называю его «закат англосаксонской аристократии». Здесь пахнет средством для ухода за потертой кожей, дорогим трубочным табаком и респектабельностью.
В 1920 году этот особняк забросали бомбами анархисты — тогда погибло и было ранено около четырехсот человек, и до сих пор на фасаде видны следы от осколков. Каждый год в годовщину взрыва мы получаем угрозу снова взорвать здание. Это стало традицией. Добавлю, что во время Великой депрессии из окон нашего здания выбросилось шесть человек, я думаю, это рекорд для частного особняка. Так что к эпитету «престижный» я вынужден добавить «исторический» и «злополучный» особняк.
Мой офис в Локаст-Вэлли ничем особенным не примечателен. Это здание в викторианском стиле на Берч-Хилл-роуд, одной из главных улиц нашего поселка. Мы работаем в нем с 1921 года, и здесь ни разу не случалось ничего необычного. Наша клиентура сплошь из Локаст-Вэлли — это преимущественно пожилые люди, основной заботой которых стало периодическое лишение их племянников и племянниц наследства, а также пожертвования на приюты для бездомных животных.
Работа в Нью-Йорке — это акции, еще раз акции и налоги на акции. Это интересно, но лишено смысла. Работа в провинции — это завещания, передача собственности и юридические консультации. Здесь больше смысла, но совершенно неинтересно. Таким образом, я беру отовсюду лучшее и обретаю равновесие.
Большинство людей из нашей пожилой клиентуры — это старые знакомые моего отца, господ Перкинсов и Рейнольдса. Первый из Перкинсов — Фредерик — был приятелем Дж. Пирпонта Моргана и одним из самых известных игроков на рынке ценных бумаг Уолл-стрита до тех пор, пока 5 ноября 1929 года не стал не менее знаменитым самоубийцей — он выбросился из окна. Вероятно, бешеные скачки курса сыграли дурную шутку с его психикой. Мой отец однажды так выразился о том происшествии: «Слава Богу, он никого не пришиб, когда шмякнулся об асфальт, нас до сих пор трепали бы за это по судам».
Как бы то ни было, второй Перкинс — Юджин, сын Фредерика, вовремя ушел на пенсию и удалился в Негс-Хед, Северная Каролина. Обе Каролины оказались престижным убежищем для престарелых джентльменов, в отличие от Флориды, которую единодушно отвергли, как место для житья неподобающее.
Последний из моих старших партнеров, Джулиан Рейнольдс, тоже, можно сказать, удалился от дел. Он просиживает целые дни в просторном угловом офисе и смотрит в окно на нью-йоркскую гавань. Мне неизвестно, что он там высматривает. Кстати, он занимает тот самый кабинет, который столь странным образом покинул когда-то Фредерик Перкинс. При этом я не хочу сказать ничего плохого о планах самого Джулиана Рейнольдса. Моя секретарша Луиза каждый вечер ровно в пять прерывает бдение моего партнера, и он отбывает в своем лимузине в квартиру на Саттон-плейс, откуда открывается роскошный вид на Ист-Ривер. Думаю, что старого джентльмена гложет ностальгия по прежним временам.
Мой отец, Джозеф Саттер, ушел на пенсию еще до того, как его об этом могли бы попросить. Это произошло три года назад, я вспоминаю тот день с волнением. Он вызвал меня в свой кабинет, приказал занять его место в кресле и ушел. Мне казалось, что он вот-вот вернется, однако он не возвращается до сих пор.
Мои родители живы и здоровы, хотя вам, возможно, показалось нечто обратное. Саутгемптон находится в восточной части Лонг-Айленда, а точнее, всего лишь в шестидесяти милях от Лэттингтона и Локаст-Вэлли, но мои родители решили сделать это расстояние непреодолимым. Между тем мы никогда не ссорились, просто своим молчанием они как бы говорят: «У тебя все отлично, сынок, не так ли?» По крайней мере я воспринимаю их поведение именно так.
Как вы успели понять или знали до этого, очень многие из «белых англосаксов-протестантов», принадлежащих к высшему обществу, избрали именно такой способ общения со своими отпрысками, напоминающий взаимоотношения лосося со своими миллионами икринок. Вероятно, у моих родителей также были достаточно прохладные отношения с их родителями. Со своими детьми — девятнадцатилетней Каролин и семнадцатилетним Эдвардом — мне удалось установить более теплый контакт, вероятно, это объясняется общими тенденциями к потеплению на планете. Однако то, что мы теряем в смысле сердечности, мы наверстываем за счет верности традициям, правил поведения и покоя. Бывают, однако, часы, когда мне не хватает общества моих детей и даже хочется получить весточку от родителей. Однако теперь у нас есть летний домик в Ист-Хэмптоне, это в нескольких милях от Саутгемптона, так что в июле и в августе мы бываем в гостях у моих родителей и обедаем вместе, даже не обращая внимания на то, голодны мы в тот момент или нет…