— Я не знаю этого языка! — сказала Тимея.
Надпись была сделана по-латыни.
Когда на сербском берегу скрылась из вида гора Штербец, барка вошла в скалистое ущелье, вновь суживающее русло Дуная до пятисот футов: извилистое русло реки, теряющееся в опаловом тумане, было зажато отвесными, высокими скалами. Из расщелины скалы с высоты не менее тысячи футов бил серебряный родник, похожий на тонкий солнечный луч. Рассекая дымку тумана над водой, он прямой струей падал в Дунай. Скалы шли сплошной стеной. Вдруг они раздались, и в этот просвет на минуту открылся вид на совсем иной, цветущий край со стройной белой колокольней вдали. Там, за этой колокольней, была Венгрия.
Тимея не отрывала глаз от чудесного ландшафта, пока скалы снова не сомкнулись, закрыв от взора прекрасный край.
— Мне кажется, — заговорила Тимея, обращаясь к Тимару, — что мы идем по длинному тюремному коридору в страну, из которой нет возврата.
Чем выше поднимались скалы, тем темнее становился Дунай, и, как бы в завершение суровой панорамы, на берегу разверзла огромную пасть глубокая пещера, по обеим сторонам которой протянулись редуты.
— Вот и пещера Ветеран! — сказал шкипер. — Здесь сто сорок лет назад триста человек с пятью пушками сражались сорок дней против целой армии турок.
Тимея только молча покачала головой.
— А сорок лет назад, — продолжал Тимар, — на этом самом месте наши отряды снова сразились с турками. Под здешними скалами армия Осман-паши потеряла более двух тысяч убитыми.
Тимея нахмурила тонкие брови и таким ледяным взглядом смерила шкипера, что у того отпала охота похваляться военными подвигами своих соотечественников. Прикрыв рот шалью, Тимея отвернулась от него и скрылась в каюте. До самого вечера не показывалась она на палубе.
Из окна своей каюты девушка видела, как мимо проплывали руины древних крепостей, одинокие, потемневшие от времени пограничные сторожки, покрытые лесом скалы Клиссуры, как надвигались на судно громадные утесы, разрезавшие воды Дуная, как мелькали изрезанные трещинами склоны Бабагая, прислушивалась к шуму водопада у знаменитого Тресковацкого порога. Тимею не заинтересовала история восьмигранной крепостной башни, обнесенной боевой стеной с тремя бастионами. Это была знаменитая крепость Галамбоц, с которой связано предание о красавице Цицелле Розгони, о гибели Жигмонда — короля венгров — и поражении мадьярского войска. Всего этого Тимея так и не узнала.
Собственно говоря, оба скалистых берега на всем своем протяжении принадлежали истории двух народов, которым нелепая судьба предначертала долгую вражду. И все бои между ними начинались с поединка на этих скалах. Железные ворота — не что иное, как длинная катакомба, хранящая кости тысяч и тысяч воинов.
Тимея не покидала своего убежища ни в этот, ни на следующий день. Склонившись у окна над альбомом, она рисовала пейзажи, сменявшиеся за бортом медленно плывущего судна.
Прошло трое суток, прежде чем барка достигла устья Моравы, впадающей в Дунай.
В дельте Моравы расположился Сендрё. На тридцати шести башнях этого города-крепости в последнее столетие развевались поочередно то флаги с изображением девы Марии, то знамена с турецким полумесяцем. Крепостные стены этого города побурели от пролитой крови сражавшихся здесь армий.
Чуть поодаль виднелись полуразрушенные стены древней крепости Кулич, на вершине горы высились руины замка Рама. Вокруг него — сплошные надгробные памятники.
Но любоваться древностями и вспоминать былую славу народов, некогда населявших эти места, было сейчас недосуг: путешественников ждали новые испытания.
Северный ветер с венгерской равнины достиг ураганной мощи и с такой яростью обрушился на судно, что погонщики лошадей окончательно выбились из сил. Злой норд относил барку к другому берегу.
Двигаться вперед стало невозможно. Пришлось остановиться.
Трикалис о чем-то пошептался с Тимаром, и шкипер направился к рулевому.
Фабула закрепил руль канатом и отошел к борту. Он приказал гребцам поднять весла и передал на берег погонщикам лошадей команду сделать привал. И лошади и гребцы были бессильны против ветра.
Барка находилась перед островом. Вытянутый узкий мыс вонзился в русло Дуная. Северная его сторона была крутой и обрывистой и поросла могучим старым ивняком.
Предстояло поставить барку за мысом с южной его стороны, где «Святая Борбала», защищенная от северного ветра и скрытая от посторонних глаз, могла бы спокойно дождаться затишья. Беда, однако, заключалась в том, что путь к южной оконечности мыса был не судоходен, изобиловал мелями и острыми рифами.
Как же попасть в эту тихую гавань?
Лошади здесь не помогут: на острове не было прибрежной дороги; весла тоже выручить не могли — при сильном встречном ветре против течения не пойдешь. Оставалось последнее средство — «лебедка».
Барка встала на якорь посреди Дуная и выбрала с берега буксирный канат. К нему прикрепили второй якорь и погрузили на шлюпку. Гребцы налегли на весла и направились к мысу с подветренной стороны. Когда канат натянулся, малый якорь выбросили на дно и вернулись на судно.
Теперь подняли первый якорь, закрепили другой конец буксирного каната на деревянной лебедке и вчетвером принялись вертеть ее.
Канат медленно наматывался на лебедку, и судно постепенно подтягивалось к месту, где был выброшен второй якорь.
Это был тяжелый, изнурительный труд.
Когда судно достигло дальнего якоря, матросы снова выбросили первый, еще ближе к южной стороне мыса, и снова заскрипела лебедка. И так до тех пор, пока пядь за пядью барка не преодолела расстояние до мыса наперекор течениям и ветрам. Вот что такое «речная лебедка».
Полдня прошло, прежде чем барка ценою неимоверных человеческих усилий прошла путь от середины Дуная до гавани за мысом. Этот день был тяжелым для тех, кто работал, и скучным для тех, кто праздно стоял у борта. Что и говорить — неутешительное занятие! Куда приятней на судоходном Дунае! Там, по крайней мере, можно было любоваться разрушенными древними замками и крепостями на берегах, навстречу нет-нет да и проплывали суда, шумели, перебирая лопастями, водяные мельницы. Теперь все это осталось позади. Корабль вошел в пустынный залив. Справа тянулся остров, весь в зарослях тополей и ракит, без всяких следов людского жилья. Слева воды Дуная скрывались за густым непроходимым камышом, в котором издали смутно вырисовывалось маленькое пятнышко суши, обозначенное высокими серебрянолистыми тополями.
В нелюдимый край первозданной тишины зашла на отдых «Святая Борбала».
А тут новая беда. Неожиданно выяснилось, что на судне кончилось продовольствие. Отправляясь в долгий путь из Галаца, экипаж рассчитывал сделать, как обычно, остановку в Оршове и запастись там свежей провизией. Но поскольку из Оршовы пришлось уходить в спешке и к тому же ночью, то на корабле не осталось ничего, кроме небольших запасов кофе и сахара да коробки турецкой халвы, которую Тимея ни в коем случае не желала открывать, так как везла ее кому-то в подарок.
Но Тимар не унывал.
— Быть не может, — говорил он, — чтобы поблизости не оказалось жилья. А овец и коз здесь разводят повсюду. За деньги все можно достать.
Вскоре случилась еще одна неприятность. Стоя на якоре, барка испытала такую сильную качку, что Тимея заболела морской болезнью, ей стало плохо.
«Надо найти хоть какое-нибудь прибежище, чтобы Тимея с отцом могли спокойно провести ночь», — думал Тимар.
Благодаря своему острому зрению шкипер заметил струйку дыма, поднимавшегося над тополями в камышах. «Значит, там есть люди, — подумал он, — отправлюсь-ка я взглянуть, кто там обитает».
На корабле была плоскодонная лодка-душегубка, которую матросы обычно использовали для охоты на диких уток в часы вынужденного безделья.
Тимар спустил плоскодонку на воду, захватил с собой ружье, ягдташ и сеть, — кто знает, может, попадется дичь или рыба, — и один, налегке, направил лодку в камыши, одновременно гребя и управляя коротким, широким веслом.