Опытный охотник, Тимар быстро нашел проход в камышовых зарослях. Водоросли служили ему ориентиром. Где на поверхности воды колыхались листья кувшинок с зелено-белыми тюльпановидными цветами, там было глубоко и лодка проходила беспрепятственно. Там же, где по воде расстилался вязкий зеленый ковер, который при малейшем ударе веслом вспыхивал голубым пламенем и брызгал плесенью, — была топь, грозившая страшной гибелью каждому, кто попадал в ее зловонные владения.
Тому, кто не знает тайных знаков болотного мира, ничего не стоит заблудиться и потеряться в камышах.
Пробившись сквозь заросли, Тимар внезапно увидел перед собой маленький кусочек суши. Это был еще совсем молодой наносный остров, не обозначенный даже на самых подробных судоходных картах.
В фарватере правого рукава Дуная громоздились высокие валуны, вокруг которых за многие годы образовались наносные отмели. В одно из половодий под напором реки льдины снесли береговые скалы соседнего острова Острава и увлекли массу земли и камня вместе с вывороченными деревьями на эту отмель за валунами. Так все это там и осталось. Затем, на протяжении полустолетия, каждой весной река все прибавляла земли, ила и камней. На плодородной илистой почве буйно разрастались молодые побеги, давая жизнь новому острову с пышной первобытной растительностью. Остров был ничей: не знал он ни власти помещика, ни королевских, ни божьих законов, не принадлежал ни к одной стране, ни к какому комитату, ни к одному из приходов. Много таких райских уголков рассеяно по турецко-сербской границе, где не пашут, не сеют, не косят, не пасут. Это привольный край диких цветов и непуганой дичи. И — кто знает? — чей это еще край, кто там еще обитает?
Северный берег выдавал происхождение острова: он был загроможден гладкими и пузатыми, как бочки, высокими валунами, достигавшими человеческого роста. Там и сям валялись кучи высохшего тростника и полуистлевшие бревна. Берег был покрыт коричневатой дунайской ракушкой; в тенистых местах виднелись многочисленные круглые норы, в которые при звуке приближавшихся человеческих шагов спешили укрыться сотни речных черепах.
Вдоль береговой полосы росли низкие кустарники с красноватой листвой. В паводок они задерживали лед. Тимар вытащил плоскодонку на берег и привязал ее к стволу ракиты.
Чтобы проникнуть в глубь острова, ему пришлось продираться сквозь чащу ив и тополей. От постоянных ветров они переплелись между собой ветвями и образовали естественный навес над зарослями вьюна, повилики, тутовника, высоких трав валерианы, примешавших свой пряный запах к целительному тополиному аромату.
В глубокой и широкой низине, где не росли ни деревья, ни кустарники, посреди болота, заросшего буйными травами, виднелись пышные шапки земляного ореха и пахнущего корицей растения, которое по-латыни называется «Sison amomum»; дальше, словно элита флоры, горделиво выделялась куртина чернолистого veratrum, цветущего огромными, ярко-алыми цветами; в ковер буйных трав были вкраплены веселые незабудки. В напоенной ароматом трав и цветов низине, жужжа, роились тысячи ос. Среди цветов тут и там виднелись причудливые зеленые, коричневые и бурые шишки малоизвестного растения из семейства луковичных, отцветавшего весной.
За заливным лугом снова начиналось мелколесье, где ивы и тополя росли вперемежку с дикими яблонями и кустами боярышника. Место здесь было более возвышенное.
Тимар остановился, прислушиваясь. Кругом — ни звука.
Судя по всему, дичи на острове не было: весенний паводок ежегодно заливал луга. Зато птахам, насекомым и растениям здесь раздолье. Впрочем, ни жаворонок, ни витютень, вероятно, сюда не залетают — им здесь не прожить, им нужен обжитой край, где есть посевы.
И тем не менее на этом затерянном острове, несомненно, жили люди.
Ульи диких пчел на деревьях и призывный свист иволги в леваде указывали дорогу к фруктовым садам. Тимар двинулся на птичий посвист.
Продравшись через колючие заросли боярышника, который зло впивался иглами в одежду и руки, Тимар вышел на открытую площадку и замер от изумления. Его взору открылись райские кущи.
Перед ним был плодовый сад, аккуратно разбитый на площади в пять-шесть хольдов,[2] с фруктовыми деревьями, посаженными симметричными группами. Ветви деревьев сгибались под тяжестью плодов. Золотистые, алые яблоки, груши, разнообразные сорта слив как бы составляли гигантский натюрморт. В траве валялись паданцы.
Кусты малины, смородины и крыжовника, рассаженные ровными рядами, образовали естественную изгородь, видневшуюся в просветах между деревьями, усеянными райскими яблоками и айвой.
В этом лабиринте фруктовых деревьев не видно было дорожки: сплошной зеленый ковер луговых трав стлался по земле.
За садом были разбиты цветочные клумбы, манившие к себе свежестью и необычностью щедрых красок. Там росли полевые цветы, которых обычно не встретишь в городских палисадниках и на газонах парков: темно-синие колокольчики, крапчатые лилии, похожие по форме на тюрбаны, и другие причудливые цветы, судя по всему, с любовью выращенные заботливыми человеческими руками. Все это свидетельствовало о близости жилья. Выдавал его и дымок, поднимавшийся над деревьями.
Это был своеобразный, скрытый от мира, дикий уголок. Уютный, с двумя окошками, одно повыше другого, глинобитный домик притулился к огромной скале, нависшей над входом в пещеру, где был расположен очаг и, вероятно, кладовая. В скале пробили дымоход. Крыша дома была покрыта камышом. Длинная веранда из разноцветного штакетника как бы образовывала открытую галерею. С южной стороны домик зарос от земли до кровли диким виноградом, красные и фиолетовые гроздья которого лукаво выглядывали из-за узорчатых листьев. С севера же стены дома оплетал вьющийся хмель — с блестящими, спелыми, зелено-золотистыми шишками. Райская обитель утопала в зелени. Даже вершина утеса и камышовая кровля были покрыты какой-то розоватой травой, словно для того посаженной людьми, чтобы домик совсем слился с природой.
Все это, несомненно, было делом женских рук.
Альмира и Нарцисса
Тимар решительно направился к сказочному жилью. В цветнике была проложена стежка, ведущая к дому, но и она так заросла травой, что, ступая по ней, человек не слышал ни малейшего шороха. Тимар бесшумно дошел до веранды.
Вокруг — ни души.
Перед верандой у самого порога растянулся огромный черный пес. Это был чистокровный ньюфаундленд, к которому сразу проникаешься уважением и невольно хочешь обратиться на «вы».
Четырехлапый хозяин представлял собой замечательный экземпляр этой редкой породы. Огромный, мускулистый, пес растянулся между столбами. Черный страж делал вид, что дремлет, и, казалось, не обращал ни малейшего внимания ни на приближающегося к дому чужака, ни на другое существо, которое явно злоупотребляло его терпением. Это была белая кошка, самым бессовестным образом прыгавшая и кувыркавшаяся по широкой спине ньюфаундленда. В конце концов кошка принялась играть передними мохнатыми лапами пса, словно забавной игрушкой. Когда псу становилось уж очень щекотно, он отдергивал одну лапу и подставлял кошке другую.
Тимар подумал о том, как обрадуется кошке Тимея, не сознавая, что ему может не поздоровиться, если пес вцепится в него.
Пес преграждал вход в дом, не двигаясь с места. Тимар тихим покашливанием попытался обратить на себя его внимание. Но черный ньюфаундленд только приподнял голову, посмотрел на пришельца большими и умными, совсем человечьими, карими глазами, которые, казалось, умели и плакать и смеяться, сердиться и быть ласковыми, и снова с безразличным видом уронил свою огромную голову на землю, словно давая понять, что он не намерен вставать из-за какого-то там пришельца.
Тимар решил, что раз из трубы идет дым, значит, возле очага кто-то хлопочет, и громко приветствовал невидимого хозяина на трех языках: на венгерском, сербском и румынском.
В ответ из кухни послышался женский голос, произнесший на чистом венгерском языке:
— День добрый! Входите. Кто там?