Соломин посвистывал весело. Тулупов тяжело сопел: рухнула надежда захватить Яик силой Московского государства, отомстить Меркульеву. Патриарх простил ему вины тяжкие.
Гурьев повел друзей на торг, где их ждали повозки, верховые кони, холопы и стража. Купили два бочонка вина, окороков копченых, малосольных огурцов бадью, пирогов с маком, семь ковриг горячих. Ночевать перелили у знакомого воеводы в поместье возле Новодевичьего монастыря, на пути от Пожара за пять поприщ. Гурьеву потребно было еще предстать пред очи князя Голицына.
Цветь шестая
Большой казачий круг шумел на дуване четыре дня. Собрались думу думать казаки Яика. Сторожи казачьи почти опустели, на вышках мальчишек оставили. Все сбежались на строгий суд, победную попойку, дележ ордынской казны. Вести дивные поражали казачество, вызывали споры, смертельные стычки, подозрения.
Суетное предложение толмача Охрима о запрете винопития казачий круг отклонил. Не хошь — не пей сам! Решением большого круга Меркульева убрали с атаманов в первый же день и вздернули на дыбу за глупый оборон брода, за гибель баб. И не могли защитить атамана Хорунжий, Федул Скоблов, есаул Василь Скворцов, Богудай Телегин, толмач Охрим, богатырь Коровин, кузнец Кузьма... Поколотили их на дуване.
У Хорунжего шелом позолоченный стащили с головы, чело ему камнем окровавили. Полковника Федула Скоблова обломком оглобли по хребту огрели. Есаула Василя Скворцова за драчливость к пушке приторочили. Охрима в лужу вонючую ликом ткнули. Кузнецу голову пробили дубовой сулицей. Отбились от разъяренной толпы только рыбные атаманы Илья Коровин и Богудай Телегин. Илья бревно над головой кружил, отмахивался. Богудай ядра пушечные с ладони метал со страшной силой. Еле успокоились, но за Меркульева ратовать больше никто не стал. Освирепела шайка Силантия Собакина. Михай Балда палачеством отличался. Емельян Рябой ему помогал. Тихон Суедов приволок жбан с плеснелым капустным рассолом для прутьев и плетей. Охотники могли по решению круга забить Меркульева до смерти. Желаешь — один раз вдарь. Охота — бей до устали. И хлестал атамана на дыбе Антип Комар за смерть своей Устиньи, за сиротство тройняшек. Увечил Меркульева Остап Сорока за погибшую женушку Любаву. Измывался, стервенея, Силантий Собакин. Михай Балда являл силушку, Герасим Добряк облил окровавленного атамана капустным рассолом, выжег нагайкой семь раз. Микита Бугай лупил, как все, чтобы не зазнавались атаманы. Ивашка Оглодай добавил пакостливо несколько ударов.
— Пей мочу кобыл! — замахнулся Устин Усатый, но бросил плеть, отошел, виновато смутившись.
Лисентий Горшков и Тихон Суедов не стали дожидаться смерти Меркульева на дыбе, улизнули с дувана, пришли к Дарье. Дочки атамановы — Олеська и Дуняша ревут, слезами заливаются. Хозяйка на лавке сидит, окаменела.
— Плати за смерть моей любимой свет-Вереи сто цесарских ефимков, Дарья! Давай еще корову и две свиньи вдобавок! А то пойду и забью твоего Игната до кровавейшей усмерти! Ты мою Верею забила, а я твоего Игната забью! Око за око! Зуб за зуб! Согласная ты на откуп? Али нет?
— Согласная, Лисентий Сильвестрович! — поклонилась Дарья.
Лисентий взял торопливо червонные, погнал к своей хате свиней меркульевских. Корова шла за ним на верви. Писарь жалел, что запросил мало. Дарья не торговалась, не успоряла. Значит, могла дать больше. Поторопился, дурак! Тихон Суедов, знать, поболе выжмет... А Меркульева нечего бояться. Его казнят, ежли сам не помрет.
— Вернусь, завтра приду снова, запрошу добавочный откуп! Вон ведь какую золотую бабу угробила. Да о моей Верее, наверно, сама богородица вздыхать будет слезно семь ден! Надо было запросить за нее еще одну свинью и двух овец!
Тихон Суедов в отличие от писаря не шумел, не угрожал, говорил вкрадчиво...
— Пожалейте меня, Дарья Тимофеевна. Я на свою Хевронью и ране не мог глядеть без содрогания. Свиномордна она по своей породе. А теперича, когдась ей око выкололи, она засовсем тошнолика. Урон возместить треба, Дарья Тимофеевна. Вот этот ковер персидский со стены я приму. Семьдесят цехинов за выткнутое око добавьте. И для дальнейшей дружбы, душевности братской отдайте перину пуховую, медный котел из бани и четыре полотенца. А овец, свиней я у вас не приму. Я не такой живодер, как Лисентий. Я по справедливости живу.
Принял золотые Тихон, выворотил из бани медный котел, разломав там печь. За ковром, периной и полотенцами вдругорядь пришел. Потянулись казаки к Дарьиной руке. Овсей поживился горстью серебра. Василь Гулевой семь ефимков выманил. Нечай просто так заглянул, но на бочонок вина взял. Гусляр-слепой и то с талером ушел. Ермошку с его пленной девчонкой Дарья накормила запеченным в сметане осердием, пирогом с грибами одарила. Совала Дарья динары Яковлевым и Тимофею Смеющеву... Но они не взяли золота.
— Казнить Игната Ваныча на дуване не собираюсь, но не могу и спасти, — развел руками Тимофей Смеющев.
Соломону Дарья заплатила за двенадцать бочек вина. Повелела выкатить угощение на дуван, чтобы задобрить народ. Но не удалось подкупить казаков. Виновным атамана признали. Стены укрепов у брода не возвел он повыше, хотя рядом были камни и бревна. Бойницы в укрепах были слишком велики. Пищали он взял на оборон брода устарелые. Скорострельные почему-то на лодки Дарье отдал. Пушка с неполадком в бой вышла. Не увел баб на лодки опосля первого залпа. Позволил лучникам ордынским выстроиться на противоположном, более высоком берегу. И вообще атаман виновен за любой урон. Девять казачек потерял он! Десятую оставил без ока! Не можно доверять ему атаманство!
Побили жутко казаки Меркульева и бросили в яму для пленников, накрыли решеткой. Умирай за свои провинности, атаман. Попроси у знахарки навар цикуты. Стражи позволят отраву выпить. Вино, еду и яд приносить для смертников не воспретно.
На второй день выбирал большой круг нового атамана. Одни кричали Силантия Собакина, другие — Хорунжего. Свистели казаки, глотки надрывали, дрались, саблями рубились. Так и не могли выбрать атамана за весь день!
Хорунжий атаманом не стал по чудовищному воровству. Приехали утром казаки на обгорелое Урочище за добычей. Кругом тысячи обугленных коней валяются, трупы ордынцев. Все погибли, а хан Ургай и Мурза живыми остались. Отсиделись они от огня в колодце под мокрой кошмой. Но и уйти не могли, не было коней. А по обожженной степи следы видны. Настигли их казаки к полудню. Заарканили, приволокли в станицу, бросили в яму к Меркульеву. Но самое поразительное было в том, что ордынская казна исчезла! Ни посуды дорогой, ни золота! И следы конника! Кто-то из казаков ночью обшарпал Урочище, вывез казну ордынскую. Ургай и Мурза показали на допросе, что видели ночью всадника, уползли от него. Злодея казаки не нашли. Виновным за воровство черное признали Хорунжего. Ночь была лунной, мог бы он и послать сотню на Урочище. За ротозейство били Хорунжего по лицу, кольчугу у него порвали. В подполе у Хорунжего нашли схорон: в корчаге семьсот тридцать золотых — динары, цесарские ефимки. Золото не ордынское, ясно, но в наказание отобрали. Высыпали в казну войсковую.
Силантия Собакина атаманом не выбрали за глупость, за прежние грехи. Помнили, как он оставил станицы без хлеба и мяса. Собакин тупой зело. Душой: кривителен. И пустошен, жестокосерд. Ко ополчению не дерзостен. Да и харей похабно зверовиден. Без христианского приличества. Признали, что он годен токмо в набеги напоказ для устрашения противника. Силантий обиделся и ушел с дувана.
На третий день круг судил просьбу Егория — заплатить за пушку из казны. Пушкаря сразу обхохотали, но разбор вели сурьезно. Выслушали всех. Кузнец Кузьма защищал Егория...
— Пушка хороша! Поставьте две таких пушки в устье реки, две на брод в укрепы, одну здесь на дуван установите... И никто не завоюет наш казацкий Яик! Но пушку надо ставить не на колеса, а на поворотный круг.