После работы я шел косить траву или делал что-нибудь еще во дворе, чтобы Белле было попрохладнее. Так ее меньше донимали блохи. Но особого проку от этого не было. Жара никак не спадала.
Поближе к вечеру я попытался еще раз сходить к Джинни. Мужчины все еще играли в крокет с девчонкой, женщины ушли на веранду. На этот раз я попытался обойтись без Мейдин.
Был один из тех длинных вечеров, когда ждут не дождутся, чтобы спала жара и можно было идти ужинать. Все голоса перекрывал голос мисс Лиззи Старк. Он, как и хлопкоочистительная машина, не давал о себе забыть. И все равно вечер был тихий, знойный и тихий.
Кто-то окликнул меня:
— Дня не можешь прожить без Вуди?
Девчонка Вильямсов с косичками — всего-навсего.
Можно было бы просто отшутиться. И в порыве легкомыслия, а вовсе не всерьез я занес молоток с красным ободком, который всегда числился за мной, — хотел порисоваться перед девчонкой. И тем не менее Вуди Спайтса я уложил. Он опрокинулся, земля дрогнула. Меня обдал ток воздуха. И тут я кинулся на него. Колотил молотком — все не мог остановиться, разнес поросший пушистыми девчоночьими волосами череп со всеми его затеями, бил без остановки, пока не размозжил все кости, вплоть до самых мелких на пальцах ног, а там их уйма. Это я впервые рассчитался с Вуди Спайтсом. А заодно и доказал, что с мужчиной — вы же знаете, мужчины, они такие крепкие, литые, не чета женщинам, что их ничего не стоит искалечить, — можно расправиться в два счета. Ударить только посильней раз, другой, третий — надо бы научить этому Джинни.
Я посмотрел на Вудро. Его голубые глаза остались невредимы, ничего с ними не сделалось. Так с мыльными пузырями ничего не сделаешь — проткнешь их травинкой, а они все равно отражают мир и возвращают его тебе в целости и сохранности. Вудро Спайтс, я вам точно говорю, был мертв.
— А теперь берегись, — сказал он мне.
В его голосе не слышалось боли. В нем сквозило разве что соперничество. Честолюбивее дурака днем с огнем не найти. Я никогда не понимал честолюбцев, но тут он просто пытался сбить нас со следа, себя и меня разом. Я думал, Вуди Спайтсу больше не открыть рта: челюсть-то у него сломана, но нет, открыл. Слышу, говорит: — А теперь берегись!
Он упал замертво на примятую траву. Но поднялся. И чтобы на него обратили внимание, ни для чего больше, шлепнул толстуху девчонку Вильямсов по попке. Как он ее шлепнул, я видел, а шлепка не слышал, а такой ведь привычный звук.
Что бы мне тогда и закричать: "Стыд и позор!" Если уж крик саранчи может взлететь, значит, и людской крик может — особенно когда вечер идет к концу — взлететь и перенестись через лужайку на задах, если, конечно, твой крик поддержат. У наших ног тени теснили свет, пока не вытеснили его совсем, и саранча протяжно выводила: ой, ой, и тарахтенье машины тоже не прекращалось. Трава у нас в августе словно водоросли на морском дне, и, путаясь в ней, мы вяло играли в крокет; небо, прежде чем потемнеть, позеленело, впрочем, это, отец, ты и сам знаешь. Пот сбегал у меня по спине, по рукам, по ногам ручейками, они разветвлялись, точно опрокинутое кроной вниз дерево.
И тут: "Просим всех в дом!" — позвали с веранды, и хорошо знакомые лампы разом зажглись. Женщины звали нас, у них были притворные, не свои голоса, у всех, кроме Джинни.
— Вот глупые, что толку играть в темноте, — сказала она. — Ужин готов, если кто интересуется.
Ярко освещенная веранда по ту сторону темного двора казалась речным пароходом; пароходом, в экскурсию на котором мне не суждено поплыть. Мне суждено было — и все это знали — идти к мисс Франсин.
Каждый вечер я, чтобы не встречаться с мисс Франсин и тремя учительшами, пролетал верандой и коридором, будто у нас пожар. На заднем дворе, белесом от луны, где чернели лишь фиговые деревья, Белла открывала глаза и глядела на меня. В обоих ее глазах отражалась луна. Стоило ей попить воды, ее тут же выворачивало, и все равно она натужно поднималась, плелась к своей мисочке и снова пила — ради меня. Я поддерживал ее. Бедняжка Белла. Я считал, что у нее рак, и почти всю ночь не отходил от нее.
Мама сказала: Сынок, мне было приятно повидать тебя, но я заметила, что ты носишь в кармане своего красивого пальто старый отцов пистолет, зачем он тебе? У твоего отца душа к нему не лежала, он, когда ушел, не взял его с собой. И насколько мне известно, на ваш банк налетов пока не было. Откладывай ты деньги, сынок, ты хоть ненадолго, мог бы поехать на побережье. И меня взять. В Галфпорте не бывает душно, можно сказать, почти не бывает.