На смерть идем. Все. Днем раньше, днем позже — велика ли разница? А уж если подыхать, так красиво. Подохнем, но приказ родины выполним!
— Выполним, — вдруг отозвался глухо батальон.
— За невыполнение любого приказа запорю шомполами. За злостное невыполнение после ста шомполов Салымон еще и антенной добавит. За невыполнение приказа сержанта — один удар антенной. За невыполнение приказа прапорщика — десять ударов антенной. За невыполнение приказа офицера — сто антенн! Ну, а если кто моего приказа не выполнит… — Зубров на мгновение задумался… — Кто моего приказа не выполнит… — того я прощу. Но мои приказы рекомендую выполнять. Не мне служите, сучьи дети, но родине нашей. Спасать ее идем. Что везем, ни мне, ни вам знать не дано. Может быть, везем нечто такое, что родину нашу спасет. Довезем, и будет она жить в свободе, в труде, в радости. Не довезем — может, рухнет она к чертовой матери. И будет править нами всяк кто ни попадя. Но не быть тому! Груз мы доставим. Любой ценой. Любой. Приказали мне формировать батальон только добровольцами. Вот тут я применил первый раз свои особые полномочия: никаких добровольцев. Всегда так было: командиру приказывают, что сделать надо, а уж как, пусть сам сообразит. Вот и мне приказали груз доставить, а уж как — сам решу. И решил: без добровольцев. Родина в развале. Спасать надо. И не нужно мне знать вашего желания. Горе той стране, которую защищают только желающие. А если желающих сдохнуть не найдется в достатке, тогда как? Так вот, кого знаю, кому верю, кого в деле видел, того взял. А теперь кому прикажу сдохнуть, все и сдохнем. Вопросы ЕСТЬ?
— НИКАК НЕТ!
— Тогда с Богом.
Тетя Маня с неодобрением смотрела, как Любка в нахальном халатике прошлепала к кухонному крану.
— Совести у девки нет: за полдень просыпаться! То-то вся рожа опухла, на что только мужики падают!
— Такая у меня работа, тетя Маня: всегда третья смена, и хоть бы кто за вредность молочка выделил! — захохотала Любка и отвесила соседке смачный воздушный поцелуй.
Это была их обычная перепалка. Остальные соседи в эту пору томились на работе, и пенсионерка тетя Маня скучала без компании. Против нотаций Любка не возражала.
— Воспитывай меня, теть Маня! Как перевоспитаешь — Господь тебе все грехи отпустит! Успела, небось, пошустрить, пока молодая была?
— Ты моих грехов не считай!
— Где уж мне считать, я дальше сотни не умею!
— О себе бы подумала, позорница: двадцать восемь лет — и ни семьи, ничего! Думала — потом успеешь? Чтоб у меня так печень болела, как ты успеешь!
Сегодня тетя Маня звучала мрачней библейского пророка, но спросонок Любка этого не уловила и продолжала так же весело:
— А я вот ребеночка нагуляю и тебе подкину: читай ему мораль с утра до вечера!
— Тьфу на тебя, беспутная! Да не крути ты кран, не крути! Не умыла личность свою выдающуюся, когда все нормальные люди умываются — ходи теперь тушью извозюканная! Нет воды и не будет теперь. Обожди дождичка, тогда ресницы разлепишь!
— А чего такое, теть Маня? — встревожилась Любка. К перебоям с водой одесситам было не привыкать, в последние пару лет ее обычно качали хорошо если три часа в день. А уж ночью водопровод не работал еще со второй эпидемии холеры. Но не стала бы старуха так расстраиваться по пустякам.
— А такое, что остапенки Беляевку заняли! На Одессу теперь идут!
Любка так и села.
— Да ты точно знаешь, тетя Маня?
— Куда точнее! Я уже с утра полгорода с ведром оббегала! А у колодца в Канаве коммуняки караул выставили, никого не пускают.
Новости были хуже некуда. Что значит «заняли Беляевку» — Одесса знала с военных еще времен. Из Беляевки тянули воду, и не было проще способа взять город, чем отрезать его от единственного источника и начать вымаривать жаждой.
Тетя Маня хорошо помнила зеленую водочную стопку, которой делили последнее на всю квартиру ведро воды, когда подошли немцы. Тогда, однако, удалось продержаться: город сравнительно быстро сдали, немцы, войдя в него, оказались румынами, и по-настоящему плохо стало гораздо позже — когда ввели войска СС, и появились виселицы на улицах.
Теперь же, в ширящейся неразберихе, можно было ожидать всего. Даже самые эрудированные уличные пацаны не всегда могли перечислить все названия повстанческих армий, мародерских банд и политических партий. Любой замурзанный вундеркинд (а других детей одесские мамаши не производили с самой дореволюции) мог заткнуть за пояс любого западного советолога, но все же рисковал сбиться.
— Коммуняки, сицилисты, зеленые сицилисты, монархисты, конституцонные петлюровцы, савеловцы, голубые братья, черноморцы, автономники…