— Товарищ полковник. Мы тут — ну, словом, все девочки — вещички собрали. Для малышки этой. А то ж она раздета вся. Ничего такого похабного, мы ж понимаем… Свитерки там, трусики, носки теплые. Верхнее она пускай лучше солдатское носит, чтоб эти кобели не кидались, а нижнее — вот. Вы уж не побрезгуйте, не обижайте девчонок. Они — от чистого сердца!
— Ну, спасибо. Как звать-то тебя?
— Любка.
Зубров внимательно на нее посмотрел, помолчал.
— Спасибо своим девочкам, Любка, скажи. Выручили. Я уж думал в портянки ее заворачивать. Жалеете, значит.
— Как не пожалеешь? Мы ее вчера видели — все ребрышки наружу и рот в крови. Оно ж еще дитя, за что ей наши беды! Вы уж за ней присмотрите, товарищ полковник! Мы тут на птичьих правах, а вы в случае чего защитите. Ну, я пошла.
— Иди, Любка. Не обижают вас?
— Не, ребята хорошие. До свиданья, командир.
Зубров приволок узел в купе. Девочка как была в салымоновой куртке, достающей ей ниже колен, забилась в угол на койке. Вчерашнюю ночь она тут пробыла одна: у Зуброва были дела поважнее, чем приглядывать за девчонкой.
— Вот тебе одежки всякие. Солдатскую форму выдадим своим порядком. Через полчаса зайду — чтоб готова была!
Девочка даже не спросила, к чему такому ей надо быть готовой. Похоже, она была немая, но это Зубров намеревался разъяснить позже. Он сказал Драчу насчет десантной формы малого размера, и через полчаса навстречу полковнику поднялся мальчик-солдат, нестриженый только.
— Как тебя звать?
— Оксана.
— А фамилия есть?
— Харченко.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать почти…
— Что значит почти?
— Через месяц будет. Я в десятый класс перешла.
Тут Зубров вспомнил, что где-то на свете есть школы, куда ходят дети, и там уже начался учебный год. Или должен был начаться.
— Почему ты в обкоме была?
— У меня папа там работал. А два дня назад приходит и говорит мамочке: началось, собирайтесь быстренько. На вертолетах, говорит, забирать будут. Сутки мы там просидели. А потом…
— Что потом — я видел. Да не реви ты, господи! Никто тебя тут не обидит. Жить будешь тут, на довольствие поставим. А высадим в безопасном месте. Зубы-то все целы?
— Кажется, да.
— Вот и хорошо, а то тут у нас врача нет. Отсыпайся. Душ тут рядом и сортир. Из вагона не выходи без спросу.
— Дяденька!
— Что? — Зубров опешил. Никто его так еще не называл за всю его жизнь.
— А куда мы едем?
— В Москву, племянница. Кашу тебе сейчас принесут. Поешь и спи давай.
На короткой остановке поезд набирал воду. Драч маялся. Он чувствовал себя последним идиотом, хоть и понимал, что с каждым может случиться. Ну, попал в глаз кусочек горячего шлака, ну застрял, так что и не видно его, и вытащить невозможно, и промывание не помогает. Но хорош теперь капитан, беспомощно моргающий и проливающий слезу! А другой глаз, подлюка, видимо из солидарности с поврежденным, моргает ему в такт, окончательно сводя на нет командирский взгляд. И левая рука все норовит пострадавший глаз потереть, все надеется, что смахнет соринку.
Может быть, все это паскудство и называется безусловными рефлексами, только ему, Драчу, от этого не легче.
— А что это у вас, товарищ капитан, с глазиком случилось? — услышал он за спиной медовый голосок. Драч обернулся, намереваясь огрызнуться, и осекся.
Из окна вагона, в трех шагах от него, улыбалась хорошенькая бабенка, причем с явным сочувствием, без подначки.
— Да вот, девонька, вроде тебя любопытный был, из окошка на ходу высовывался и заработал подарочек. Врача у нас теперь нет. Три часа тру к носу — и все никак не выходит.
— А вы ко мне заходите, я выну!
Драч, слегка поколебавшись, полез в вагон.
— Который глазик обидели? Ну-ка! Да не дергайся, чорнобривенький!
Не успел Драч опомниться, как вспухшие его веки были бесцеремонно оттянуты, и кончик розового язычка прошел туда-сюда по глазному яблоку. Потом его отпустили.
— Ну как?
— Ой, девонька, дай проморгаться!
С изумлением и восторгом Драч почувствовал, что все в порядке.
— Это откуда ж ты такой метод выкопала?
— Бабушка научила, — скромно ответила спасительница, и тут только Драч разглядел, что фигурка у спасительницы идеальная и обтягивающий костюмчик вроде тренировочного вовсе не предназначен, чтобы это скрывать.
— А как же тебя, голубонька, зовут?
— Любка.
— Ой же и имечко какое сладенькое!
— Ну, вы и скажете!
— А ты давай теперь и второй глаз, а то он обидится.
Эту ночь Любка провела в купе у Драча. И следующую тоже.
Любка заварила чай и поплотнее закуталась в оренбургский платок. Драч был на ночном дежурстве, и она с нетерпением ожидала утра. Ей очень нравилось заботиться о Драче. Уж больно он благодарно реагировал. Будь то заштопанный носок или выстиранная рубашка — он моментально все замечал.