И вышел Ленечка, далеко за два метра, в наколках по самые уши, с железным зубом. А хохот уж и унять нельзя.
Оглядел Зубров Ленечку наколотого и условия принял. До первой смерти так до первой смерти. Есть и у нас в спецназе крупные типы.
— Салымон!
— Чего? — нарушая уставную формулу ответа, отозвался Салымон из первого вагона.
— Покажись! — тоже почему-то нарушил Зубров принятую уставом формулу.
Показался Салымон, и враз стихла толпа.
— Вот, Салымон, тебе объект атаки. Биться без лопат, без ножей, без антенн, без кнутов. Кулаками. Насмерть. Понял?
— Понял.
— Ну так бейся.
Вышел Салымон вперед. Осмотрел противника. Солиден. А Ленечка-противник долго не ждал. Развернулся и врубил Салымону прям между глаз кулаком. Врубил так, что слышен был хруст. И тут же врубил Ленечка Салымону в челюсть. И понеслось. Засвистела, заплясала толпа. И Золотой батальон засвистел: вот тебе и Салымон! Думали — богатырь, думали — непобедим. А Ленечка во вкус вошел, лупит Салымона, как хочет, тот только прикрывается. И уж в крови все Салымона лицо, в синяках. И хочется Зуброву крикнуть командно страшный клич: «Салымон, БЕЙ!» — и не помнит Зубров той магической формулы. А Ленечка вошел в заключительный этап убийства, пару раз ногой Салымона двинул и вдруг замолотил его такой серией ударов, от которой толпа в полный восторг пришла, и знала уж толпа наперед, что темп теперь с нарастанием пойдет. И пошел! И пошел! Все чаще и чаще Ленечка лупит. Знает, что нечего ему теперь бояться, и уж удары его не Салымону адресованы, но публике. Теперь Ленечке себя в лучшем свете показать. Теперь Ленечке эффект нужен…
А потом как-то все сразу оборвалось. Логика нарушилась. Впечатление такое неприятное, как в том кинозале, когда вдруг на самом интересном месте пленка порвалась, свет загорелся и вместо сказочного царства сидит зритель в оплеванном зале. Так и тут было. Стоит Салымон — морда избита до полной неузнаваемости. Если б не его рост, так и не узнаешь, Салымон это или какой там Кашкилдеев. Стоит Салымон-бедняга, морду свою побитую рукавом утирает. Горит морда огнем. Хоть бы кто догадался полотенце с холодной водой подать. А Ленечка лежит. Трепыхнулся разок, подтягивая левое колено к животу, и вроде как расслабился, выдохнув. Когда Салымон Ленечке двинул, никто не уловил. И Зубров не уловил. И потому интересуется:
— Ну что там, продолжать будем или хватит?
Наклонился над Ленечкой местный лекарь, нащупал на шее жилу и сообщил, что бой окончен победой Салымона. Полной победой.
Ничего не сказал батько Савела, только махнул рукою, чтоб, значит, баррикаду на пути эшелона убрали, и пошел в свой шатер не прощаясь. Молча и тачанки во все стороны покатили. Каждый к своему куреню поспешил, кашу варить, с глубоким неудовлетворением, мол, зрелища ждали, а зрелище отменилось.
А к Салымону Зинка бежит с полотенцем да с водой холодной. И ревет, и Салымона обнимает. Дуры бабы. Чего реветь-то? Жив человек, здоров, только морда вся избита, как яблоко печеное. Морда заживет. Так чего же реветь?
А Зубров — к последним вагонам, поздравить ответственных товарищей с чудесным спасением. Да решил им и Салымона, их спасителя, представить.
— Салымон!
— Я!
— Ну, кончай мыться, иди сюда.
Кончает Салымон умывание, бежит, на ходу заправляется. А у последних вагонов Зуброва уж поджидают ответственные товарищи.
— А известно ли вам, полковник, что азартные зрелища у нас запрещены?
— Известно.
— Значит, вы, полковник, сознательно свой батальон развращаете. Солдат на кон ставите — и все из-за чего?
Из-за вашей нездоровой тяги к общению с бандитами и острым ощущениям. Уж не на деньги ли вы играли? В надежде разбогатеть сюда завернули, видимо?
Тут и Салымон подбежал, а ответственные товарищи не унимаются:
— Вам приказ дали, а вы вместо того чем занимаетесь? Бесчестно это, полковник! При вашем солдате заявляем: бесчестно!
Ох, не следовало бы товарищу Званцеву этого говорить. Вскипел Зубров и от этого стал исключительно вежлив.
— Вовремя вы мне о чести, господа коммунисты, напомнили. Душевно благодарен. Покажись-ка, Салымон… Эк тебя изукрасило. Славненько, славненько. Был бы я министром обороны — так я б тебя за такой бой, за спасение батальона, за храбрость и стойкость в офицеры произвел. Но с этим пока погодить придется. А пока — при ответственных товарищах — приношу тебе извинения, что жизнь твою на кон поставил. Ошибку свою признаю. Поможешь ли исправить?