Сколько ему в жизни раненых доводилось в чувство приводить, первую помощь оказывать, врача не дожидаясь. Аптечку походную рывком разорвал — и флакончиком прямо в нос ей. Трепыхнулась Оксана. Тихо ей, тепло — зачем же потревожили? И чувствует: раздевают ее совсем. Этого она позволить не могла и рванулась, закрываясь. Обозлился Зубров: было бы что прятать!
— Знаешь, подружка, сколько я таких, как ты, в жизни видел! Лежи, не дергайся!
Обидно ей стало, что и слез не сдержать. А Зубров ее лапами поднял — и в душ. Горячей воды нет. В этом он уверен, но видит, что промокла и замерзла она так, что и до беды недалеко. И сейчас любой душ, пусть самый холодный, — во спасение для нее: кровообращение срочно восстанавливать надо.
Включил он воду, взвизгнула Оксана от холода, но кричать ей долго гордость не позволила. Зубров всю ее мочалкой растирает. А вода потоком — и на одежду его, и на пол рубки командирской. Вытащил — и давай полотенцем жестким растирать, потом достал из запаса своего бутылку водки с золотой этикеткой «Адмиралтейская», налил серебряную чарочку: пей. Аж огнем ее всю прожгло. То-то.
Теперь он водкой край полотенца смочил и уж окончательно ее растер и одеялом укрыл.
Жизнь мотала полковника Зуброва по таким холодным и мокрым местам, что и вспоминать не хочется. И потому в любой ситуации любил он восполнить недостаток комфорта в прошлом и обозримом будущем. Ценил он куртки меховые, плащи непромокаемые, обувь добротную, постель мягкую. Когда мог — имел с собой и подушку лебяжьего пуха, и одеяло верблюжьей шерсти. Не всегда и не часто такое бывало, но тут в поезде именно такой момент выпал.
Быстро согрелась Оксана под одеялом, ушел озноб, только обида не ушла. Уязвил ее полковник упоминанием о многих женщинах, которых он тоже раздетыми видел. Казалось бы — какое ей дело, мало ли что в жизни бывает. Но нет, захотелось и ей уязвить его, сказать что-то обидное. Зубров тут же рядом крутится, нехитрый очень запоздалый ужин на двоих готовит: банки открывает консервные, мясо копченое офицерским ножом пластает, овощи достал, водки понемногу в две стопки разлил.
Посмотрела Оксана на одежду его, под холодным душем измоченную, на щеки небритые, на сапоги грязные и полюбопытствовала:
— А вы всегда, полковник, в таком виде ходите? А перед подчиненными не стыдно?
Смолчал Зубров, только кубометр воздуха с шумом вздохнул. А она продолжала:
— Сбросьте сапоги свои великолепные, побрейтесь, душ примите. Жаль, воды горячей нет. Меня можете не стесняться: я таких, как вы, полковник, знаете сколько встречала? А если очень стесняетесь — я отвернусь.
И отвернулась.
И тут сдержался Зубров. Права девчонка. Просто комнатка маленькая совсем, да и ею же, неблагодарной, занимался. Ладно. В рубке навел порядок революционный. Разделся. Одежду и сапоги в соседнюю комнату выбросил. Ледяной водой долго с удовольствием мылся. Привычен. Бодрость по телу разлилась. В аварийном свете не очень себя видно, но ничего: выбрился тщательно. Растер щеки дорогим французским одеколоном: у начальника разведки Одесского военного округа такие вещи даже и в смутное время имелись в запасе. Закутался в теплый халат, завязал на шее шарф шелковый и позвал:
— Товарищ принцесса, можете повернуться!
Окинула его взглядом, одобрила мысленно. Но тут же представила полковника в этом самом халате с золотыми китайскими дракончиками, в такой вот приятной полутьме, в обществе роскошной дамы. Дама эта представлялась ей лет тридцати, блондинка этакая, чуть полнеющая. Так и сузились зрачки у Оксаны от ненависти. Но в аварийном свете этого было не различить.
Подал ей Зубров чарочку. Сам выпил умеренно. И она выпила храбро: хорошо, что водка «Адмиралтейская» ото всех других водок особой мягкостью отличается. Чуть к еде притронулась — и почувствовала вдруг, как голодна. Но блондинка та стервозная сильнее голода оказалась. Так и видит Оксана эту бабу рядом со своим полковником. Оба спокойные, уверенные, никуда не спешат… Так ей себя жалко стало, так за себя обидно! Сама она себе представилась мокрым щенком, потерянным в жуткой черной степи. Нашел ее человек, вытер-высушил, накормил, спать в тепле уложил. Бережет, жалеет, а за человека не считает. Пожевала Оксана ломтик булки — вот и весь ужин. Полковник тоже не засиживался. Спросил взглядом, налить ли ей еще водочки. Не налить. Налил тогда себе, выпил и откланялся: