— Нельзя, коррупция получается!
Пришлось ждать, пока суд кончится.
— Суд присяжных — это хорошо. Гуманно, — убежденно выговорил Поль не очень послушным языком.
— Куда уж гуманнее! При мне как раз одного кагебешника судили, я полюбовался. Он с самого начала бунта в каком-то бункере отсиживался, пока жратва не кончилась. А потом вылез, маскируясь под политзэка — мол, пострадавший от коммунистов. Татуировки себе на рожу наколол подрывного содержания. Да только колол сдуру, не рассчитал. И вышли они у него в зеркальном отображении. На том и поймали. Смеялись все долго. А потом как свидетели начали рассказывать, что он вытворял, — у меня остатки волос дыбом встали. Не приведи ж Господи теперь сны видеть! Его к высшей мере приговорили, к катапульте.
— Что это за катапульта такая? — поинтересовался Зубров.
— Докладываю. У них тут лагеря были не только колючей проволокой, но и спиралями Бруно огорожены. Путанка, по-ихнему, называется. Через нее не перелезть было: это вроде пилочка для лобзика, только тоньше и в объемные спирали закручена. Как попал — так не выпутаешься.
Так вот они эту путанку из окрестных мест в один клубок сволокли. Метров двадцать в высоту да метров сто в диаметре. А рядом между двух березок катапульту наладили: как для запуска планера. Из этой катапульты кагебешника в путанку и запустили. Он метров сто пролетел — и в самую середину клубка. Целенький упал, живехонький. Вот только из этого клубка ему уже не выпутаться. Я видел: там другие висели, кого раньше запустили. Лучше б не видать. Что, Поль, молчишь? Гуманизм и справедливость — это, браток, вещи разные…
Неизвестно, как закончил бы Драч свое рассуждение. Его прервал зычный бас со станции:
— Эй, на поезде, путя собраны! Выходи, кто хочет, на прощальную молитву!
Несколько озадаченные Зубров, Драч и Поль пошли по вагонам к тепловозу. Рельсы были уже на месте. Поперек полотна была натянута розовая лента. По обе стороны дороги стояли провожающие: в шинелях, с автоматами, без шапок. Рожи у всех были чинные. На кузов стоявшего у обочины грузовика взобрался здоровенный мужик в мешковине. Могучим голосом, нараспев, он затянул:
— Покарай, Господи, большевиков, коммунистов, комиссаров, стукачей, ментов и фрайеров, им сочувствующих. Перевешай, Господи, и покарай, в бесконечном Твоем милосердии!
Под это напутствие поезд тронулся. Все молчали. Только неугомонный Поль потребовал немедленного объяснения слова «фрайер».
Новость распространилась по посольству со скоростью степного пожара. И все-таки Вилли, как ни торопился к своей установке, успел захватить только самый конец заявления ТАСС:
«…четыре транспортных самолета израильских военно-воздушных сил вероломно вторглись в советское воздушное пространство и, незаконно приземлившись в районе Жмеринки, похитили около двух сотен советских граждан еврейской национальности якобы в целях эвакуации их из осажденного погромщиками города. ТАСС уполномочен заявить, что советский народ, глубоко возмущенный наглой агрессией сионистов, не намерен терпеть попрания своего суверенитета. Вылазка оголтелой израильской военщины не останется без ответа. Вся наша страна вместе с прогрессивной мировой общественностью требует безоговорочного возвращения на родину граждан, силой угнанных в рабство сионистскими головорезами, и возмещения убытков, причиненных нашей стране этим бандитским налетом».
Все в посольстве оживленно обсуждали это известие, пытаясь угадать: что же все-таки предпримет Кремль, если Израиль советских евреев не вернет. Но отчет писать все-таки должен был Вилли, что он и исполнил с присущей ему непринужденностью. Уже вечером он для собственного удовольствия шарил по эфиру, нащупывая реакцию на израильскую вылазку.
Резче всех почему-то отреагировал Самарканд. Оттуда призвали ответить священной войной израильским агрессорам. 6-я Ударная армия, отошедшая как раз к Павлодару, пообещала навести порядок на Ближнем Востоке, как только разделается с басмачами. Неистовствовал Калининград, обвиняя во всем ревизионистов, сговорившихся с сионистами. Новгородская республика заявила, что не видит никакой разницы между этническим составом Жмеринки и Израиля, разве только в Жмеринке поменьше мусульман. Так что пока Израиль не претендует на присоединение Жмеринки к своей территории — нечего Кремлю вмешиваться во внутренние дела еврейского народа.