Слегка обалдевшие или пришибленные, это кому как нравится, мы вышли из калитки дачи Тарасова и тяжело плюхнулись в салон машины. Машина тут же жалобно скрипнула амортизаторами. Я нервно закурила, а Суходольский – всё-таки мужики всегда остаются детьми – долго и растерянно смотрел вдаль, вероятно, представляя себе так и не вручённые ему полковничьи погоны. Но, оказывается, я ошибалась и думал он совсем о другом:
– Знаешь, Ростова, я никогда не смогу понять вас, женщин.
– Женишься, поймёшь, – попробовала пошутить я.
– Я не об этом. Какие вы всё-таки сволочи! Как ты могла там, около палатки, с этим стариком? – голос Мишки задрожал от негодования.
– Постой, по-моему, ты забыл, что молодожёнами мы с тобой были только по легенде. Или я чего-то не понимаю?
– А с Егором у тебя тоже только по легенде?
– А причём тут Егор? – опешила я.
– Как при чём? Когда я увидел этого немца и… тебя – невесту моего лучшего друга – я думал, пристрелю вас обоих там же, на месте!
Ничего не скажешь, претензия была высказана прямо. И этот мой, в Мишкином понятии, прокол мог повлечь для меня в дальнейшем весьма серьёзные и нежелательные последствия. Поэтому я заставила себя улыбнуться как можно более беззаботно и чтобы скрыть дрожь в голосе и хоть чем-то занять руки, прикурила ментоловую сигарету.
– А скажи, мой друг, только по-честному, ты бы успел спеленать этих двоих здоровенных немцев в том чёртовом подземелье, если к ним в самый ненужный для тебя момент решил бы присоединиться третий, тот самый, который был в это время, как ты выразился, – со мной? И которого теперь ты ставишь мне в вину? – и глядя в растерянные глаза друга, я легонько хлопнула его по перебинтованному плечу и, повернув ключ зажигания, как можно более непринуждённо попросила:
– Подумай над этим на досуге и тогда сам всё поймёшь, – и секунду помолчав, на всякий случай чисто по-женски зачем-то ляпнула:
– А Егору мы ничего не скажем, правда?