— Шангау. Ша-а-нгау (Хорошо. Очень хорошо!), — приговаривал тем временем манза, счастливо жмурясь и поедая свечу. Николай Михайлович покосился на Колю, сделал страшные глаза, — замри, мол! — и следом протянул манзе кусок мыла.
Манза взял мыло, обнюхал, а потом ловко разрезал мыло на маленькие кусочки и один кусочек медленно отправил в рот с полным удовольствием.
Теперь, удовлетворив свой гастрономический интерес, манза сделался говорлив и приветлив, поставил на огонь кипятку, не переставая расхваливать угощение. Вошедшие солдаты покатились со смеху, но старик не обращал на них никакого внимания. Отпив кипятку, снова уселся на свою лежанку, и желая довершить наслаждение, положил в рот мыла и стеарина сразу, и принялся не спеша жевать, растягивая удовольствие.
— Чисто гурман, ей-богу! — восхитился Николай Михайлович. Отогревшись немного, Коля тоже развеселился, тем более что манза продолжил угощаться подобным образом, пока путешественники не разлеглись на полу на своих вьюках. Уже проваливаясь в сон, Коля так и видел его перед собой: усевшись на корточках у очага, старик с длинной седой косой жмурит припухшие веки и сосредоточенно пережевывает свое угощение…
Ночь у манзы-гурмана придала путешественникам сил. Пройдя еще десять верст вверх по течению Та-Удми, они свернули в горы, и весь остаток дня карабкались к занесенному снегом перевалу.
— Там, за перевалом, уже долина Сучана. Там русские поселения! — говорил Николай Михайлович, сверяясь с картой, и только эта мысль и придавала Коле сил. Однако подъем был так тяжел, что засветло через горы не перевалили, и остались ночевать в лесу. Воды здесь набрать было негде, и пришлось натаять снега, чтобы хоть чаю заварить. Охоты тоже не вышло — Николай Михайлович разве снес из штуцера пару наглых воронов, — их он терпеть не мог, поскольку пару раз наглые птицы утаскивали фазанов, которых охотники оставляли на тропе, чтобы их подобрали идущие вслед солдаты. Костер на таком морозе тоже не приносил большого облегчения — приходилось постоянно переворачиваться, потому что, пока от костра шел жар, другой бок прихватывало холодом. Так и вертелись до самого рассвета на своих лежанках из еловых лап, изредка проваливаясь в дрему.
Ночью пошел снег, а поутру ветер усилился, принеся настоящую метель с пронизывающим ветром. Продрогшие до костей путники поднялись еще затемно, — все равно сна никакого! — и потащились дальше, в полутьме выглядывая заветный перевал. Наконец, лошади пошли быстрей, да и ноги путников будто сами окрепли — дорога пошла вниз. И вот уже с вершины перевала путешественникам открылась долина с извилистой лентой реки и — о чудо! — рассыпанными вдоль ее берега черными точками домов. Остановясь, они несколько минут молча смотрели вниз и Коля слышал, как один из солдат бормочет благодарственную молитву.
Изначально задерживаться больше двух-трех дней в Сучане Николай Михайлович не планировал. Но задержка вышла десятидневная, и виной тому были не болезни или усталость, а необыкновенное обилие фазанов. Нет, не мог Николай Михайлович уехать так просто из этой долины, где фазаны, собравшись в крупные стаи, буквально паслись по окраинам крестьянских полей, нахально забираясь ночевать в сметанные скирды. Отдохнув всего-то день, уже наутро он, взяв с собой Акима и Ласточку, отправился нарушать их вольготное жилье. Пальба, — Коля слышал, — стояла такая частая, что непонятно было, как он успевает ружье перезаряжать. И уже к обеду Николай Михайлович возвратился назад, совершенно счастливый, в сопровождении солдата, тащившего набитый фазанами мешок, — Коля насчитал в нем тридцать восемь штук! Оставив себе тушек пять — шесть, остальное отдали хозяину избы Климу, которого такое занятие гостей более чем устраивало — помимо мяса, жира и пера, охота на фазанов, немилосердно грабящих урожай, воспринималась здесь примерно как истребление крыс, а ружья, дробь и порох были далеко не у каждого. И так оно дальше и пошло.