Простите…что-то больно… под лопатками все огнем горит….
Не смей сомлеть, тезка! Борись! Не смей сомлеть!
Глава 8
Зима в станице Буссе. — Таня. — Поездка Пржевальского в Хабаровку. — Весна на озере Ханка. — Неожиданный приказ
— Где я? — Коля уперся глазами в беленый потолок. Он лежал в чисто убранной комнате на высокой кровати с металлическими набалдашниками, укрытый тяжелым ватным одеялом и совсем не помнил, как туда попал. Какое-то время он молча разглядывал потолок, силясь вспомнить, но на прибытии в Бельцово, на бегущих к нему, всплескивая руками, закутанных по глаза мужиках все обрывалось. Правда, он почему-то знал, что это не Бельцово.
Дверь отворилась, и на пороге появилась крепкая румяная девушка, повязанная под горло белым платом с выбивающимися из-под него тонкими прядями русых волос. Он узнал ее, будто много-много раз до того видел, но вдруг с удивлением понял, что не знает, как же ее зовут. Увидев, что он пришел в себя, девушка заулыбалась. Обернулась назад:
— Очнулся, голубчик!
Быстро вошел Николай Михайлович, а следом невысокий худой мужичок с эспаньолкой — по виду и по говору лекарь.
— Жив, слава Богу! — обнял его Николай Михайлович, — Говорил я вам: этот парень ого-го какой крепкий, настоящий сибиряк, такой в огне не горит и воде не тонет!
Да уж! Вы бы его еще побольше на таком-то морозе с воспалением легких потаскали! — фыркнул доктор, — И так чуть живого привезли, две недели без памяти провалялся.
Как…две недели? — хотел было вскричать Коля, но губы еле шевельнулись.
Пить! Он пить хочет! — бросилась к нему девушка. Теперь Коля заметил, что она сильно похожа на лекаря.
Не квохчи уже, Таня, — отмахнулся лекарь, — Коли до сих пор жив остался и в себя пришел, стало быть, жар-то и спал. Выживет теперь, бульоном его куриным корми, настой багульника и алтея трижды в день, как я наказал. Да вставать не давай до времени. Пойдем, Николай Михайлович!
Лежи, лежи, — девушка заботливо поднесла кружку с брусничным морсом к самому его рту, — Тебе тятя лежать велел, не то лихорадка вернется!
Я не… — Коля хотел сказать, что он не младенец, чтобы средь бела дня на кровати валяться, но не сумел и снова полетел в темноту.
— Таня…
— Да, Коленька?
Глаза у Тани большие, ясные и голубые. Как небо за окном. Всю вторую половину января шел снег, но с первыми февральскими денечками выглянуло солнце, и Коле казалось уже, что в нем таится ожидание весны.
— Где Герман Федорович?
Папа? Так они с Николаем Михайловичем уехали, ты спрашивал уже.
Это ж неделю назад было. А он ведь не до Хабаровки…
Да нет, его в двадцать третью станицу вызвали. Дети там по станице мрут, хворь какая-то напала…
Так что, нет его?
Нет еще…
Ты ему передала, что я… что я разузнать его просил?
Передала, — Танины глаза становятся грустными и совсем-совсем прозрачными, словно вода в ручье, — Найдет он твою Настасью.
Хорошо. Только ты сразу мне скажи, как он вернется.
Скажу, — Танины пальцы ловко латают ему рубаху. Девушка опустила лицо и сейчас, когда неяркий свет из окошка падает на ее чуть подрагивающие ресницы, на вечно выбивающиеся из-под платка русые пряди волос, она кажется по-особенному красивой.
Должно быть, до Хабаровки здесь неделю и выйдет, — говорит Коля, размышляя вслух, — Николай Михайлович поехал свои отчеты и нашу коллецию в Иркутск переправлять, а собранного уже на пудов десять набралось, не меньше.
Да пожалуй быстрее выйдет, — Таня сосредоточенно прищуривается, откусывая нитку, — На санях по льду не то что летом на лодке. Дней за пять до Хабаровки доезжают. По восемьдесят верст перегоны делают!
Значит, и он уж приедет скоро!
Наверное, если ничто не задержит…
Разговор опять повисает и Коля не знает, что еще сказать. Танины щеки вспыхивают румянцем.
— Я вот тут подумала…
Ее прерывает звук хлопнувшей где-то в доме двери.
— Это тятя! — по-детски расцветает девушка, забыв о необходимости вести себя солидно, — Тятя приехал!
Коле пришлось долго ждать, пока она вернется. Уже стемнело, когда у двери раздались шаги. Коля приподнялся на локте, ожидая, что сейчас войдет Таня, но вместо нее появился сам Герман Федорович. Коля подивился произошедней в нем разительной перемене: весь он осунулся и будто высох, усталые покрасневшие глаза смотрели нерадостно.
— Здравствуйте, — сказал он неловко, — Как съездили?
Коклюш, — отрывисто сказал Герман Федорович, быстро и аккуратно приподнимая ему рубаху и прикладывая к груди стетоскоп, — Только время зря потратил, матерям напрасные надежды вселил. Восемь смертей за неделю. Все — дети.