Когда я сделал это открытие, жена уже крепко спала, улыбаясь во сне чистой детской улыбкой.
Я с силой потер лицо. Дурман в голове не прошел, но я хоть осознал, что не сплю, и голова у меня потихоньку соображает. Я огляделся в поисках зонта. Он лежал от меня в паре метров ниже по косогору. Сняв с плеча голову жены, я стал осторожно спускаться вниз. Достигнув зонта, я схватил его и начал взбираться обратно наверх, и тут меня ждал неприятный сюрприз: подняться вверх я не мог. То есть, натурально, никакой преграды передо мной не было. Этой преградой для себя стал я сам. Очевидно, я пересек какую-то незримую границу, после которой все прелести этой долины отозвались у меня во всем теле в тысячу раз сильней, чем около дуба, возле которого блаженно спала жена. Я не мог, не хотел уходить отсюда. Меня тянуло вниз будто трактором. Стоя на четвереньках с зонтом в руке, я как камертон отвечал на все соблазнительные предложения этой волшебной долины. А она знала, чем привлечь к себе человека!
Бесконечное счастье, покой и радость, что еще надо смертному? При этом я чувствовал, что в призыве долины нет никакого обмана или ловушки.
В голове моей плавал туман, а тело разрывалось на части. Одна из них, меньшая, рвалась обратно к жене, а другая — вниз по склону в долину. Мысль окликнуть жену и позвать вниз за собой мне казалась все более соблазнительной. Гринвич, Мебиус, вылченогие карлики, все растворилось в небытие. В мозгу лишь крепла уверенность, что я наконец отыскал то, что искал всю свою жизнь: безразмерное, бездонное Счастье…
Перед глазами промелькнула какая-то огромная тень, чем-то похожая на черепаху, и я получил ощутимый пинок ниже спины.
Никогда бы не подумал, что вековой гранитный дуб может так сотрястись от встречи с моей головой. Цилиндр сложился гармошкой, а я стоял, уткнувшись лбом в дерево, и с трудом приходил в себя. В руке я сжимал мертвой хваткой подобранный с земли зонт.
— Это долина — кимберлитовая трубка Совершенного Счастья, — нашептывала мне тем временем Черепаха, паря надо мной словно птица. — В ней произрастают алмазы Радости, Искренности и Справедливости для всех жителей нашей Вселенной. Кому-то, конечно, их достанется больше, кому-то — меньше, но для тебя одного плоды этой долины губительны, как лучи радиации. Эти дома остались от первых и последних переселенцев. После них никто не решается здесь поселиться. Жизнь — это постоянная синусоида потерь и находок, счастья и разочарований, но не сплошная ровная линия одного состояния, пусть даже счастья. А сейчас бери жену, раскрывай зонт, и я отправлю вас в такое место, где вы сможете спокойно выспаться, не опасаясь нападения и незваных гостей.
Я послушно взял жену за руку, раскрыл зонт, и вскоре мы очутились в удивительном месте, излучающем вековые спокойствие и тишину. Что это было за место, судить не берусь, потому что было темно, но я чувствовал, что мы куда-то плавно летим.
Я уложил так и не проснувшуюся жену в зонт, как в люльку, и лег с нею рядом. Откуда-то извне, но скорее в моей голове, раздались чистые неземные аккорды из двенадцати неизвестных мне нот. Было непонятно, что это — музыка или голос. Но я был уверен, что это поет для меня свою колыбельную Черепаха. Под ее удивительно мягкое гармоничное пение я медленно погрузился в глубокий сон, как в пуховое облако.
Мы с женой проснулись одновременно, разбуженные гомоном чаек. Я открыл глаза. Мы лежали на берегу бескрайнего волшебного озера. Почему именно озера, а не моря, я ответить не мог, но знал точно, что это озеро. А поскольку таких гигантских озер в природе не существует, то оно или плод моего воображения или волшебное. Первое предположение со звоном разбила жена, произнеся:
— Какое прекрасное озеро. Даже эти несносные базарки кажутся здесь симпатичными, — она посмотрела на чаек.
— Это точно. Если бы не они, мы бы еще проспали тысячу лет.
Мы лежали под большим белым шатром на теплом, будто просеянном через сито песке и чувствовали себя так, будто отоспались за все прошедшие с рождения годы.
Я обернулся к жене и остолбенел. Рядом со мной лежала не пастушка-простушка, к чьему облику я стал уже привыкать, а настоящая королева в дорогом платье цвета огненного опала и с бриллиантовой диадемой на голове. В ней было столько камней, что я на миг зажмурился, ослепленный их сиянием.
— О, моя, светлость, ты меня ослепила, — я крепко зажмурился.
Очевидно, сияние диадемы, ослепившее меня, помогло жене лучше рассмотреть меня самого.