- Повар хренов! - сказал я Мишке, - Пол ящика макарон испортили по твоей милости.
- Да я же их варил раньше... Это так просто: высыпал, значит, их в кипяток... - стал подробно объяснять технологию приготовления макарон оскандалившийся шеф.
- Ладно, ладно - сказал я, - завтра настоящей поварихе объяснишь, как надо варить. Иди, лучше, унеси этот позор - я кивнул на горелую кучу под плитой - да спрячь, чтобы никто не видел.
- Это я сейчас - засуетился Михаил. В найденный противень он сгреб всю дрянь с земляного пола. А из кастрюли мы, на всякий случай также вывалили три-четыре кило подозрительных макаронин, чтобы оставался резерв объема. Через пять минут, следы недоразумения были ликвидированы, и можно было продолжать варочный процесс.
На белом, обветшалом боку плиты имелись какие-то включатели, но указатели давно стерлись.
- Ничего - сказал Мишка - включаем рубильник, а необходимый режим нагрева плиты отрегулируем эмпирическим путем - путем поворота включателей вправо-влево...
Подвинули кастрюлю на остывшую конфорку, Мишка дернул вверх ручку на рубильнике. Раздался глухой удар, электроны и атомы, расталкивая друг друга, устремился в плиту под наше варево. Заодно и задрожало под ногами. Видимо, мужики из подсобных промыслов, бросили карты и снова взялись за ум.
Плита покраснела быстро, макароны забулькали и опять угрожающе двинулись вверх.
- У-мень-ша-ю наг-рев!- голосом руководителя космических полетов, громко произнес Михаил, и повернул один из включателей на плите на щелчок вправо. Снова раздался глухой удар. Нагрев не уменьшился, но стала нагреваться вторая конфорка, а над рубильником затрепетал легкий синий дымок. Чувствуя неладное, Мишка повернул включатель обратно на щелчок влево. Щелчка не было. Теперь, включатель крутился куда хотел, как пропеллер на игрушечном самолете.
- Будем регулировать рубильником - уже своим, но, встревоженным голосом, сообщил Михаил, - будем его включать и выключать по мере надобности. В голосе шеф повара прослеживались нотки неуверенности.
Макароны хлестко булькали по нарастающей, как будто внутри кастрюли сначала взрывались охотничьи патроны 12-го калибра, а затем в ход пошли мелкие орудийные снаряды. Кастрюльные плевки стали доставать потолка, и оттуда свисало уже достаточное количество приклеившихся макаронин, чтобы даже неосведомленный в поварских тонкостях человек мог понять, - здесь постоянные баталии между поваром и жизнью.
- Выклю-чай! - скомандовал я шеф повару. Мишка рванулся к рубильнику и в замешательстве остановился: ручка с эбонитовым набалдашником, самостоятельно упала из верхнего положения в нижнее. Он схватил рукоятку и с силой дернул ее вверх, но ручка опять беспомощно свалилась. Обе конфорки раскалились до бела, к кастрюле было страшно подходить. За стеной были слышны глухие выкрики работающих ударников-мужиков. Что-то давно и раздражающе звенело.
- Блин! - заорал Мишка, - контакты, кажется, пригорели. Как теперь выключать-то?
- А хрен его знает! - крикнул я в ответ. - Снимаем кастрюлю....
Из кастрюли опять вывалилось три кило макарон вместе с бульоном, и все это начало жариться и трещать на плите. Помещение снова заполнилось густыми клубами ядовитого дыма, какой бывает на пожаре в нефтехранилище. Пока я клюкой пытался отодвинуть кастрюлю на край конфорки, в дым кухни с рёвом ворвалось какое-то существо.
- Мотат! Мотат! Мотат твою мать! - орало оно сиплым голосом. Инкогнито в фуфайке шарило по стене, пытаясь в дыму обнаружить рубильник. Нашел. Нащупал беспомощную ручку и, аж, взвыл - Зараза Парфеныч, опять жучки понапоставлял!
С воплем - Мотат ведь, блин ...! мужик вырвался с кухни и куда-то хотел бежать.
- Стой - рявкнул на него Мишка. Мужик остановился.
- Чего мотат, где мотат, сколько? - грозно спросил Михаил.
- Артамоныча мотат твою мать. Хотел бобину поменять, а оно включилось. Теперь мотат - убежденно сказал мужик и с этими словами убежал.
Кастрюлю я, все-таки, отодвинул. Понимая, что под загадочным выкриком 'мотат твою мать' может скрываться, какая-то особенность русского языка, подразумевающая большую опасность для Артамоныча, мы с Мишкой выскочили на улицу. Из цеха подсобных промыслов доносились невнятные выкрики. Чувствовалась суета, противно и надрывно звенел звонок, предупреждающий мужиков о том, что 40 метров сетки в барабане давно намотано.
Мы обежали цех, проникли внутрь. Электромоторы исправно работали, огромный каток проволоки разматывался, а там где должна наматываться сетка - намоталось столько, что, всю деревню можно было огородить забором в три слоя. Какой-то мужик в углу, размахивая топором, остервенело рубил двухдюймовую металлическую трубу, внутри которой проходил электрический кабель.
- Смотри - крикнул мне Мишка и показал на наматывающийся рулон сетки. Изнутри вверх взималась и крутилась вместе с рулоном в изящной позе рука. Поза руки напомнила заключительное выступление чемпиона - фигуриста, который после каскада фигур: тройной аксель - тройной тулуп, подняв вверх, правую руку, исполнял заключительное - тройная юла с двойным загибом. Если бы не скрюченные, прокуренные пальцы и не ногти, под которыми таился кубометр земли, я бы так и понял, что это фигурист.
Наконец, в углу цеха, где мужик в исступление махал топором, после рёва - Да я тя, мля...! - что то бухнуло, брызнули искры и вырвался дым. Мужик выронил топор и отскочил, машины тут же замерли, и гул прекратился. Перерубил, значит?!
В цех влетели еще трое работяг, во главе с электромонтером Парфёнычем. Действовали все молча, слаженно и уверено. Мы с Мишкой бросились помогать. Пока один из мужиков специальными ножницами перекусывал проволоку, Парфеныч с надеждой крикнул в Рулон
- Живой, Артамоныч?!
Из рулона донесся какой-то кошачий шип.
- Живой - обрадовался Парфёныч. - Мужики, кладем рулон к дверям, чтобы размотать, значит.
Навалились, рулон, шипя изнутри, медленно повалился на пол. Мы потихоньку стали его толкать, разматывая, к воротам. Ну, вот, уже и ворота давно позади, уже размотали метров семьдесят, но в нем еще оставалось достаточно много отменного забора. Докатили до косогора на берегу реки, остановились передохнуть. Рулон, наконец, уже стал полупрозрачен. Изнутри показался силуэт Артамоныча в позе фигуриста. Вернее, только правая рука напоминала у него позу фигуриста, левая была прижата к туловищу по стойке 'Смирно'. Все закурили.
- Живой, значитца, Артамоныч? - уже веселее повторил колхозный электрик, норовясь присесть на рулон
- Ятеблля, п-ш-ш-ш-ш-ш..- донеслось изнутри.
- Да что я, виноват, что ли!? - расшифровав как-то слова намотанного и вскочив на ноги, стал оправдываться электрик. - Вы же сами мне все уши прожужжали, - выбивает, выбивает... Вот я поставил, чтобы не выбивало. Откуда мне было знать, что оно пригорит!? Ведь сто раз говорил, не трогайте рубильник на кухне! Не трогайте рубильник на кухне!...
После этих слов все стали смотреть на нас с Мишкой.
- Мужики, атас! Председатель едет! - заговорщицки молвил один из сеточников, бросая папиросу.
Из леса к цеху подсобных промыслов, прыгая на ухабах, мчался председательский УАЗик. Мы с Михаилом не стали дожидаться конца это замечательной истории, и быстрым шагом направились к кухне, где нас дожидался недоваренный ужин. Мужики заволновались, вскочили. Освобожденный рулон покатился вниз к реке. Докатившись до невысокого обрыва, рулон кончился, и размотанный изобретатель Артамоныч с тонким криком: 'Абля-я-яя!', бултыхнулся в тихий Керженец, распугав мелких рыбешек.
Чем закончилось дело в цехе подсобных промыслов, мы не знаем. Знаем только, что разгневанный председатель очень сильно ругал электрика за жучки, и за то, что оставил всю деревню без света. В гневе он кричал Парфенычу: - Всех коров центральной усадьбы пошлю тебя доить вручную, а недодой вычту из зарплаты ...
Мы вернулись на кухню, размышляя над странными словами председателя, - про коров и про Парфеныча. Огромная сила 'Казнить нельзя помиловать'.