Вернувшись домой, Саня своего петуха также для пробы попытался запихнуть в рюкзак, но тот вырвался и долго полу летал, полу бегал по комнате, а когда его хватали за ногу, орал нечеловеческим голосом и пугал соседей.
— Да сверни ты ему шею — советовала из кухни сестра, что ты не мужик что ли?
— Я тебе скорее сверну шею, в особенности, раз ты жендсчина, и тем более глупая студентка, — ворчал Саня, прыгая, как вратарь Яшин и, пытаясь поймать дерзкую птицу за ногу.
В конце концов, петуха оставили до утра на балконе. Он, как ни в чем не бывало, несколько раз пропел и хлопал крыльями.
— Надо же, — думал Саня, собирая рюкзак — завтра ему на эшафот, а он поет?! Значит, он об этом не знает и пока счастлив. А знаем ли мы грешные, где наш эшафот
Рано утром после этих философских размышлений, петух, все — таки, был водворен в тесный рюкзак и, понимая беспочвенность своих потуг вырваться на свободу, притих. Его голова торчала наружу, он моргал белыми веками, крутил головой, но молчал, раздумывая о своем грозном будущем и оценивая настоящее.
В 4 00 'после вчерашнего' Михаил проснулся с жизненным потенциалом полевой мыши, чудом выжившей после всеобщего мышиного мора. У зеркала, разглядывая опухшее, небритое лицо, красные глаза, а затем и мелькнувшую в зерцале дикую харю Игоря с потенциалом улитки, пробирающейся к туалету, — он голосом оперного дьявола хрипло молвил: — О, новый день, зачем пришел ты? Хочу вернуться во вчера!
Игорь глухо хмыкнул, оценивая поэтические способности бывшего шурина.
Я проснулся в половине четвертого и еще минут десять валялся в постели просто так.
— Эх, разлюли — малина, — как это приятно думать не о извечных проблемах бытия, когда дома думаешь о работе, а на работе ждешь момента, чтобы улизнуть домой. А вот думать, например, о хорошем, об общественно полезном?!
Например, 'путешествие на байдарках по Керженцу может статься большим жизненным стимулом для любого, павшего духом российского интеллигента. Более того: настоянный на шишках терпкий сосновый воздух, — только укрепит пошатнувшееся здоровье человека труда, заставит еще смелее, ударнее, сильнее, качественнее и производительнее, и что особенно важно, с высокой ответственностью, боевитостью и высоким уровнем мастерства творить надежное, доброе вечное..' (О, мля, ну что бы мне дураку, в свое время было не вырваться в какие — нибудь депутаты…? Ведь запросто смог бы?! И нахрена я пошел в десант?)
ПОДНЯТЬ ПАРУСА
В 5 00 родной Нижний Новгород, который все мы для краткости и по инерции называли Горьким, медленно просыпался. Мы собрались на Московском вокзале. Несмотря на рань, на перроне было не протолкнуться от дачников. Нежное и умытое утро, ни облачка на небе обещали жаркий день и палящее солнце. По перрону, задевая друг друга корзинками, граблями и прочим огородным инвентарем, сновали пассажиры. Стоял шум — гам. Над серой рябью всклокоченных голов гордым лебедем проплывала голова Владимира с античным, греческим носом. Он знал, что многие девушки оборачиваются, глядя ему в след. Его поступь была решительна, а взгляд мужественен и весел.
Игорь всех подивил белыми парусиновыми шортами и белой панамой в колониальном стиле. Если бы его сфотографировать под пальмой, он запросто бы мог сойти за австралийского фаната — миссионера домиклухомаклаевских времен. Правда, Игоря подводил поэтический рост — 154 сантиметров с кавбойскими каблуками. Из — за цыплячьих габаритов чужестранца, Аборигены ни за что бы, не поверили в его божественную миссию и наверняка бы съели миссионера. Но Игорь знал, что едет не в дикую Австралию, а на просвещенный Керженец, поэтому, был смел, невозмутим и лучисто улыбался.
Я попытался всех удивить входящим в моду легким костюмом х/б защитного цвета, недавно купленный мною по дешевке на Мытном рынке. Саня появился тоже в маскировочных брюках, чем несколько омрачил мою недолгую светлую радость.
Отправляющиеся электрички гудели так, что отдельные пассажиры от неожиданности приседали. Мальчик тащил своего небритого папу к ближайшему киоску и пищал: пап, пап, хочу ирисок, хочу ирисок. Папа в задумчивости остановился у киоска.
— Ирисок говоришь? А кариес? Ириски тебя оставят без зубов к двадцати годам. Надо взять чего — то другого? Малыш понимающе смотрел на отца. После этого папа выгреб из карманов всю мелочь, пересчитал, занял у сына пятьдесят копеек и купил бутылку 'Жигулевского'.