— Привет, Род! Девочкам скучно?
— Девочки хотят поразмять кости.
Ударник кивнул. Заухал барабан, призывая джазистов изготовиться. Трубач вскинул трубу, и оркестр пустился с места в джазовый галоп.
Родька встал со стула, следом поднялась брюнетка, и они пошли покачиваясь меж столиков. Ритм все убыстрялся, и в музыке слышались тревожные паровозные гудки, барабан и контрабас имитировали перестук колес бешено мчащегося поезда, саксофоны выли вовсю, как бы предчувствуя крушение. Танцоры запрыгали, закружились, тщетно пытаясь совладать с неистовым ритмом, только Родька, небрежно держа брюнетку за талию, еле передвигал ноги. Он волочил их, словно его башмаки были подбиты свинцовыми подошвами. Брюнетка тоже еле отдирала туфельки от пола.
Я посмотрел на Катю. Она сидела совсем скучная. Ей, наверное, вспомнилось все. Не так уж много времени прошло с тех пор.
— Может, пойдем отсюда? — сказал я.
— Останемся, — сказала Катя.
Музыка кончилась, и Родька повел брюнетку к своему столику. И тут он увидел нас.
— Салютик! — сказал он. — Все там же, на стройке вкалываете?
— Вкалываем. А ты?
Он вынул цепочку с автомобильным ключом и начал вертеть ее вокруг пальца.
— Как видишь, перебиваюсь с водки на коньяк.
— Где работаешь?
— Не нуди хотя бы в ресторане, — сказал Родька. — Расскажи-ка лучше, что вы делаете на стройке?
— Трудимся, — сказала Катя.
— Куете чего-то железного?
— Знаешь что, — сказал я, — иди ты ко всем чертям!
— А ты толком ответь: куете или не куете? Где вкалываете? На бетономешалке? Нет, наверное, по кирпичной кладке ударяете. А ну, Катя, покажи свои трудовые ручки. Так оно и есть, Днем на бетономешалке, а вечером коллективно песни поете. Роскошная жизнь! — И он издевательски пропел: — «Ой, цветет калина в поле у ручья».
Мне захотелось дать Родьке оплеуху. Просто руки чесались съездить ему по физиономии. По красивой, наглой, развязной, улыбающейся физиономии. Точно так же нахально он улыбался и острил в тот памятный день, когда мы решили всем классом поехать работать на стройку. В тот день у него была такая же самоуверенно-нахальная, великосветская физиономия. И, наверно, когда он объяснялся с Катей, с милой, застенчивой, чистой, по уши влюбленной в него тогда Катей, у него, ручаюсь, тоже была эта беззаботная, весело-шкодливая, сволочная физиономия…
— Проваливай ты к своим герлс и к своим друзьям, что целыми днями околачиваются около Центрального телеграфа. Иди пей свой кальвадос, — сказал я.
— А кальвадос не плох, — сказал Родька. — Жалко, у нас его не достанешь.
— Иди, иди, — сказал я, — побегай за иностранцами, может, подарят бутылочку и заодно выторгуешь у них пару дырявых носков…
— И выторгую, — сказал Родька. — Тебе-то что? А-а, понимаю, благородное негодование, напишешь статью в газету. Хочешь, заголовок дам: «Встреча с тунеядцем».
Это было уже слишком. Я вскочил со стула.
— А ведь не ударишь, — сказал Родька, продолжая улыбаться. — Побоишься за свою репутацию. Драка в ресторане. Мне-то что. Мне бара-бир. А тебя на бюро потянут. Будет скандал. Передовик производства, член бригады коммунистического труда и вдруг учинил драку в ресторане. Чэ-пэ! То-то, сэр!
Все клокотало у меня внутри. Я стоял перед ним с сжатыми кулаками.
— Ладно, — сказал Родька. — Не дребезжи. Это меня раздражает. Доедай лучше свой витаминный салат.
Он отвесил театральный поклон, сказал «салют современникам!» и удалился.
Родька не оставил нас в покое. Минут через десять официант принес нам бутылку венгерского вина.
— Мы не заказывали, — сказал я.
— Это вам с того столика прислали, — пояснил официант. — Подарок, значит.
— Отнесите обратно, — сказал я.
Официант посмотрел на нас, как на темных, неотесанных людей, не знающих элементарных правил ресторанного обихода.
— Вы не беспокойтесь, — сказал он. — Так принято. Они вам уважение делают. Если вы хотите им уважение сделать — пошлите тоже подарок. А еще у нас так бывает: они вам бутылочку, вы им две, они — три, вы им — четыре. А потом, значит, столы сдвигают и пьют на брудершафт…
— Не будем мы сдвигать столы, — сказал я.
Официант отнес бутылку. Со столика Родьки донесся взрыв смеха… Родька встал и подошел к помосту джазистов. Он пошептался с ударником, и вскоре мы услышали: «Ой, цветет калина в поле у ручья»… Джаз играл эту песню с какими-то шутовскими вариациями…
— Теперь нам, кажется, пора, — сказала Катя.