— Я знаю как! — вдруг радостно воскликнул его верный заместитель и даже вскочил с места. — Пишите подробное объяснение на имя начальства! Начальство — это не мы с вами. Нас с вами могут снять с работы за самоуправство. А начальство снимают за другое: начальство снимают с работы за невнимание к живому человеку. И у вас, к счастью, именно этот вопрос: к вам должны проявить внимание и признать вас живым человеком. Вот увидите, начальство даст нам команду считать вас обратно живым. Оно обязано проявить чуткость, и оно проявит ее! Начальство тоже не любит, когда его снимают.
Ободренный речью заместителя, Петухов занял свое законное место за директорским столом и начал быстро писать.
Через полтора часа подробная докладная записка на имя председателя горсовета Макарова была отправлена адресату.
Записка заканчивалась словами:
«Прошу вашего распоряжения мне и моему заместителю с сего числа полагать меня живым. После этого я смогу приступить к исполнению своих обязанностей».
Когда через час пакет привезли обратно, Петухов, дрожа от нетерпения, вырвал его из рук курьера и начал быстро листать страницы своей объемистой записки в поисках установок начальства, которые наносились обычно на полях. Резолюция Макарова была обнаружена им в самом конце, рядом с последним абзацем.
В резолюции было всего несколько слов:
«Полагать живым. Возвращаться к исполнению обязанностей не надо».
Петухов помертвел, рухнул в кресло для посетителей и вытер холодный пот траурной лентой с надписью: «С. Д. Петухову от безутешных сослуживцев».
Рисунок И. Семенова
НЕЗАМЕНИМАЯ ФИГУРА
— Переставлю-ка я тебя теперь на это местечко.
Борис Егоров
КИСТИ И КРАСКИ
С некоторых пор бухгалтер Никодим Ермолаевич Цигейко, хороший советский бухгалтер, серьезно увлекся живописью.
Умение держать в руках кисть и обращаться с красками он обнаруживал и ранее. Никогда, например, не приглашал для текущего ремонта маляров, а обходился своими силами.
И небезуспешно. Стены цигейкинской комнаты украшал замысловатый орнамент, позаимствованный с вкладки популярного журнала.
— Теперь бы картинку еще какую повесить, — мечтательно сказала жена, осматривая комнату после ремонта. — Пустовато немножко у нас…
— Пустовато, — согласился муж. — Давай поищем, купим…
Выполнить это намерение супругам, однако, не удалось: в магазине «Вымпелы. Бюсты. Живопись» имелись только копии шишкинских мишек и плакаты, призывавшие к борьбе с непарным шелкопрядом. Рухнула надежда и на рынок: приобретать целующихся лебедей острого желания не было.
Тогда и осенила Никодима Ермолаевича спасительная идея: восполнить эстетический пробел своими собственными руками.
«Черт возьми, — подумал он, — если у меня так неплохо получился бордюр, то, может, и натюрморт из журнала тоже сумею перерисовать?..»
Разграфив журнальную вкладку на квадраты, он аккуратно скопировал натюрморт.
Приемная комиссия в лице жены сказала полуодобрительно:
— Вешать можно…
Кисти и оставшиеся краски были подарены Никодимом Ермолаевичем своему сыну — ученику пятого класса.
На этом живописное творчество Цигейко, видимо, и закончилось бы, если бы не побывал у него на дне рождение председатель завкома Полуяров. О нем ходила слава открывателя новых талантов и инициатора различных культурных начинаний, которые до конца почему-то никогда не доводились.
— О, Ермолаич, да у тебя способности пропадают! — воскликнул он, разглядывая натюрморт. — Нам таланты нужны! Подари-ка это полотно нашему клубу! И вообще продолжай в том же духе.
Вскоре работа Цигейко, обрамленная роскошным багетом, красовалась уже на стене комнаты тихих игр. А городская газета напечатала, видимо не без участия Полуярова, заметку под заголовком: «Бухгалтер-художник. Днем — за арифмометром, вечером — за мольбертом». В заметке сообщалось, что одну из своих работ Цигейко подарил клубу и что вообще это благородный почин. Пусть все клубы украсятся картинами художников-любителей.
Потом о Цигейко было сказано в радиопередаче. Местное радио черпало свежую информацию со страниц газеты, и, естественно, оно не могло обойти своим вниманием бухгалтера-художника.
То, что содержалось в тридцати газетных строках, радисты перевели в диалог, добавили несколько биографических подробностей, дали сказать три фразы самому герою, записали шум счетных машин — и получилось вполне прилично.