Ребята постояли у воды и разошлись: двое пошли вверх по речке, двое — вниз. Яков догадался: ребята отправились на разведку, искать брод. Но брода близко не было и лучше этого места для переправы не найти, он знал. Яков ждал их. Ребята вернулись на берег не с пустыми руками, принесли длинную сучковатую сушину, сбросили ее у воды и скрылись в кустах. Потом они прикатили толстое бревно и опять ушли… Один остался на берегу очищать от сучьев валежину. Яков понял: ребята решили переправляться на плоту. Но с плотом работы не мало, скоро его не собьешь. А если засветло они не успеют переправиться, ничего не стоит ему ночью отвязать плот — и пропали ребячьи труды…
Яков сидел на берегу, под вербой, глядел на ребят, рвал с темных кустов смородины теплые листья, мял их толстыми пальцами, думал… Он любил запах лесной смородины, крепкий, сыроватый. Давно это было, а Яков помнил. Мать заваривала смородинный лист вместо чая… Она всегда возилась с ребятами… Большая была семья. Яков родился пятым… Мать рассказывала: в то лето отец ушел в тайгу со старателями и не вернулся… В то лето ягод на облепихе было густо, ветки ломились от их тяжести…
До вечера еще далеко. Ленивое солнце будто остановилось на небе… Страшно хотелось курить, а табаку не было. Яков нащупал в кармане трубку, достал ее, оглядел. Трубка пахла табаком. Прошлогодний лист тоже хорошо пахнет.
Яков долго ходил по кустам, собирал сухой лист. Но прежде чем положить почерневший листок в фуражку, он придирчиво разглядывал его, нюхал. Не всякий листок может заменить табак… Не всякий. Надо, чтобы листок этот засох На дереве, чтобы не на земле мочил его дождь и сушило солнце. Яков набрал горсти две темных, свернувшихся в трубочку листьев, осторожно измял их в фуражке и набил трубку. От серого дыма слезились глаза, першило в горле, но он курил, кашлял и курил. Накурившись, Яков опять пошел бродить по кустам, не находя себе места. Он выходил несколько раз на старую гарь, глядел на густую желтоголовую траву, на высокие черные пни, на тихий, обмякший на жаре, лес.
На душе у него было неспокойно. «Старый черт, — ругал он Никифора, — моет без меня золотишко да прячет подальше. А тут с ребятами воюй. Стыд и срам…» Тянуло его поглядеть, как подвигается у ребят работа… Тридцать лет он искал жилу, тридцать лет думал о ней. А придут на Сорочий Ручей ребята, потом люди, начальники, и не будет у него жилы… Ничего не будет. У каждого человека свое: у одного — семья, ребятишки, у другого — должность, у третьего — надежды, а у него Сорочий Ручей — и семья, и должность, и надежды… Смешно и стыдно ему воевать с ребятами, а надо… Яков сел на траву, под большую старую черемуху, положив на колени берданку… Зачем она ему, с одним патроном, а бросить жалко… Он покурил еще и пошел к речке, на старое место, где сидел. Оттуда лучше всего ребят было видно…
Надоедливо звенели кузнечики в траве, забивая трескотней своей шум речки. Или от полуденной жары или от усталости, клонило его ко сну. Яков увидел знакомую вербу, под которой сидел, и направился к ней. И верба была облита солнцем, и трава под ней горячая, сухая. Он сел под вербу. Чтобы лучше видеть ребят, заломил ветки… Что это? Яков глазам своим не верил… Покачиваясь, стоял у берега плот.
Ребята готовились к переправе. Двое топтались в воде и перевязывали концы бревен ивовыми прутьями, третий с шестом стоял на плоту. Четвертый, самый маленький, сидел на берегу.
Черноволосый парень на плоту что-то прокричал, и маленький стал бросать ему мешки, рубахи, туес, потом залез в воду, подал чайник и сам взобрался на плот. Отбросив ивовые прутья, залез на плот и третий парень. Яков узнал его. Это был длинный худой караульщик, который «потерял» берданку. Четвертый парень, старший среди них, все еще был в воде и спорил с черноволосым. Оба размахивали руками.
Яков понял — ребята переправятся, если не помешать им, но глядел на них равнодушно, пока большой парень не стал выводить плот из залива. Увидев, что плот, покачиваясь, плывет к нему, Яков вскочил… Пропала сонливость, Яков даже озяб, будто окатили его родниковой водой с ног до головы.