— Живая душа, — гудел над Ваней большой мужик. — Вьюн. Сидел бы около мамки.
— Душа хлеба не просит, — ворчал старик. — Собрался, иди, Яков, иди.
Ваня понял, что большой мужик сейчас уйдет… Плохо это… Большого мужика он меньше боялся. А старик злой, нехороший…
Большой мужик потоптался над ним и ушел. Ваня закрыл глаза и стал ждать, что дальше будет… Старик начал развязывать руки, развязал и спросил:
— Живой?
Ваня открыл глаза.
— Вот и ладно, — обрадовался старик. — Бояться меня не к чему. Я добрый.
Ваня сел и огляделся: худенький старичок на коленях перед ним стоял, а за ним темный лес, как стена. Старичок заглядывал ему в лицо и говорил:!
— Пришли мы с Яковом к речке, смотрим, парень один в тайге. Подобрали… Взяли тебя на руки, принесли сюда… Вот мне и невдомек: откуда ты такой взялся? Говори, откуда?
— Из поселка, — ответил Ваня. — Заблудился я. Смородину собирал и заблудился.
— А врать, парничок, не надо. Грех врать, бог накажет.
— Мы в бога не верим.
— Кто это мы? Какие?
— Все ребята, которые в школу ходят.
— Ну, ладно… Про бога особо, про ребят особо… Знаю я, не один ты в лесу. И знаю, куда идешь. Кто вам про Сорочий Ручей рассказал, про золото?
— Дядя Гриша. Он все знает. Он и рассказывал… Говорит, сначала, ребята, по дороге идите, потом лесом до озера, а после еще болотом. Через речку, говорит, переправитесь и на правую руку…
— Ишь ты, на правую руку… Ловко получается, как в книжке. Только зря вы на Сорочий Ручей идете. Зря. Нету его.
— Есть. Мы знаем.
— Погините вы в тайге. Лес — он большой, края ему нет. А вы маленькие.
— До Сорочьего Ручья недалеко, а мы, как дураки, обратно…
— Откуда ты знаешь, далеко ли нет! В лесу, парень, черт кочергой версты меряет, и он со счету сбивается;
— Мы не собьемся. У нас карта…
Про карту Ваня сказал зря. Не хотел, а проговорился. Старик тормошил его:
— Говори! Какая такая карта?
— Нету у нас карты. Я так…
— Ты меня, парень, не серди. Слышишь, не серди!
Ваня молчал… Про карту рассказывать нельзя. А как выпутаться, что говорить?
— Говори, углан, душу вытрясу, — наседал старик. Убью. — Он больно толкнул его в грудь. Падая, Ваня ударился головой об елку.
Старик вскочил на ноги, закричал:
— Обманываешь, змееныш! Я тебе покажу… Я тебе… Подымась! — Он схватил Ваню за ворот и вытащил на середину полянки. — Подымась, говорю!
Ваня встал, но не успел как следует оглядеться, старик ударил его по лицу.
— Та-ак!
Ваня упал в траву, съежился, прикрыв голову руками. Кровь из разбитого носа медленно стекала по щеке… Ему было больно, так больно, но старика он не боялся. Старик не победил его… Он еще может убежать или ударить…
Ваня осторожно щупал рукой землю около себя, искал палку или тяжелый сук, но, как назло, кроме мелких сучков и травы, ничего под рукой.
А старик плясал над ним, ругался, пугал… «Только бы утра дождаться, — думал Ваня, — утром бежать лучше, а ночью куда побежишь… Может, ребята выручат, Кузьма. Он сильный…» Старик опять поднял его на ноги, поднес к самым глазам ружье и спросил:
— Видишь? Последний раз говорю. Не скажешь про карту, конец тебе будет тут. Могила!
Ваня схватился обеими руками за ружье. Старик выругался, толкнул его ружьем в грудь. Ваня не удержался — отлетел в сторону, но устоял на ногах.
Рассвет белил небо и вырисовывал елки.
Старик стоял шагах в пяти от него с ружьем, молчал… Ваня глядел на ружье, и ему не верилось, что дикий старик может его убить. Просто так взять и убить… Так не бывает, ведь не война. Сейчас нельзя убивать… Скоро солнце покажется, будет тепло. Вон уже елки раздвинулись, а на листьях березки ночная роса, как слезы… У него есть отец, ребята, мамка по вечерам стоит над ним, такая хорошая… Не может старик убить его. Так не бывает, чтобы человек человека убивал… Не бывает…
Но старик поднял ружье и прицелился.
Ваня закричал и бросился в елки.
Раздался выстрел.
НА СОРОЧЬЕМ РУЧЬЕ
Почти всю жизнь Яков провел в лесу, но никогда не считал себя одиноким. Товарищем, другом и честным свидетелем был для него лес… Всегда можно заглушить совесть словами. А лес не расспрашивал. Лес молчал.
Сейчас Яков шел по темному лесу как приисковая лошадь, ни на что не глядя… Пихтовые лапы гладили его по лицу. Они были мягкие, теплые. Он натыкался на кусты, на толстые сучья. Понуро обходил их и шел дальше. Он хорошо знал дорогу на Сорочий Ручей, ходил по ней десятки раз — и днем и ночью.