— Не-ет…
— Мы не той дорогой шли.
— «Не той», значит. — Мужик невесело засмеялся. — Ну, ладно, не той, так не той. Сейчас я вас чаем напою, с лепешками.
— У нас сухари есть, — сказал Дима. — А вы, может, злой?
— Всякий я…
Мужик встал с порога и направился к печке. Она стояла у березки, вся черная, похожая на каменку в бане.
Ребята пошли за ним и, не снимая со спины мешков, сели в траву, около печки.
— Кто за водой сбегает? — спросил мужик и снял чугунок с каменной печки.
Ребята переглянулись… Как быть? И делиться опасно и отказываться вроде неудобно, когда по-хорошему говорят. Выручил Кузьма. Он отдал Ване ружье, взял у мужика чугунок и стал спускаться по тропке к ручью. За ним ушел Сенька.
Ваня следил за мужиком… Сейчас зевать нельзя, все может случиться…
Мужик ломал через колено толстые сучья и совал их в печку, а сам, видно, думал о другом. Береста лежала на глазах, рядом, а он долго шарил рукой по земле, искал ее.
Пришел Кузьма.
— Чай пить — не дрова рубить, — сказал мужик, увидев его. — Сюда ставь.
Кузьма поставил чугунок с водой на печку и сел в траву, рядом с Димой. Мужик подпалил бересту. Из печки повалил сухой сизый дым и поплыл к лесу, покачиваясь.
Березка была недалеко от печки, но стояла по другую сторону и не боялась дыма. Красивая она была, чистая, зеленая. А за ней поднимался темный широкий кедр, старый, весь в шрамах, как партизан.
Вылез из лога Сенька, подошел к мужику.
— Чего скажешь? — спросил его мужик.
— Вода здесь мутная, как квас, — ответил ему Сенька.
— Золото мою, вот и мутная. Только мало попадает его. Да-а… Сколько песку переворочаешь за день. Поясница к вечеру болит.
— Шел бы тогда лучше на строительство работать, если так. Чего зря маяться одному, в лесу… Вот мы…
Сенька замолчал, увидев, что Кузьма грозит ему кулаком.
— Складно говоришь, парень. А не толкуешь, что характер у меня не домашний. В лес меня тянет, особливо весной… Ну, и к старательству я тоже прирос. Много ли, мало ли мою, а уйти от золота не могу… Люди этого не понимают, шумят… В девятнадцатом году, помню, пришел к нам в деревню колчаковский офицер с солдатами. Нашлись люди, доказали — будто я знаю золотые клады в тайге. Повел меня офицер в лес, сам позади идет, наганом меня в спину толкает. Отошли мы версты полторы от деревни, остановились, я трубку закурил. Покурил и говорю его благородию, что золото — не глина, терпения требует, сноровки. Шалый был офицерик. «Я тебя, — кричит, — сукина сына, заставлю носом землю рыть…» Объясняю, что в один день нам не обернуться, что золото, конечно, есть, да только трудов требует, по крупицам его собирают… «Убью!» — орет офицерик. Рассердился я… Ты, говорю ему, меня смертью не пугай. Для тебя, может, она и в диковинку, а я с ней не раз в обнимку лежал… Закипел, кажись, чай-то, молодцы.
Мужик встал.
— Убил он вас, дядя? — спросил Дима.
— Вроде нет… К партизанам я его привел… Чай я пью, молодцы, со смородинным листом… Да-а, шумят люди, возятся, как раки в решете, а понять не могут, что пихта на сухом месте не растет. Сколько ни шуми, не растет и все тут… Кружки пока доставайте, я сейчас.
Мужик ушел в избушку.
— Он с белыми воевал. Хороший… — сказал Дима.
— У тебя все хорошие. Может, это хитрость.
— Чего ему хитрить. Он вон какой, медведь…
Ваня хотел сказать Диме, что тот старик тоже сначала прикидывался добрым, но не успел — из избушки вышел мужик. Он нес лепешки, завернутые в лопух.
— После чая мужик подсел к ним и сказал:
— Вот что, молодцы. Давайте в открытую разговаривать. Знаю, пришли вы на Сорочий Ручей за золотом. Скажите правду, помогу… Сколько намоете, все ваше. Вот так… А зовут меня Яков Дубонос.
Ребята молчали… Дима гладил ладонью траву, Сенька встал, Кузьма положил на колени ружье.
— Мы поговорим, — сказал Ваня. — Тогда…
— Поговорите, — согласился Яков.
Ребята встали, отошли шагов пятнадцать, к ельнику.
Дима начал сразу защищать Якова. Сенька спорил с ним. Он считал, что мужик этот просто хитрый, добрым прикидывается, а ночью убьет всех. Ваня тоже не очень верил мужику, и голос мужика казался ему, подозрительно знакомым…
— Врать Якову нельзя. Не такой мужик, — сказал Кузьма. — Догадается, еще хуже будет.
— И про карту рассказывать!?
— Придется. Знает он про нас много.
Спорили долго и решили — рассказать Якову правду… Что будет, то будет. Больше все равно ничего не придумаешь. Но держаться настороже, следить за мужиком.