— А щука по траве ходить может, дедушка говорил.
Пришел парень с озера, поставил чайник на огонь и толкнул четвертого:
— Вставай, Сеня!
— Не Сеня он, а соня, — засмеялся маленький Тот, которого назвали Сеней, оказался худым и длинным парнем. Встав на ноги, он долго еще не мог окончательно проснуться — спал стоя.
Ребята беспрестанно говорили, но Сорочий Ручей поминали редко. Яков только и узнал, что есть у них какая-то французская карта.
Июньское солнце было теплым и ласковым. После чая ребят, видно, совсем разморило.
— Давайте поспим, — предложил черноволосый. — Потом к речке двинемся. Сеня пусть подежурит. Он больше всех спал.
— Он спал, а я не спал, — сказал маленький. — Я не люблю, когда дождь. Ночью он холодный.
Трое легли спать у затухающего костра, а четвертый остался караульщиком, сел в куст, положив на колени берданку… Но и он тоже скоро уснул.
— Ну!.. — выругался Яков, — покажу я вам, мурашата, золото, не обрадуетесь! — Удивленный и злой, он встал, огляделся и шагнул к уснувшему караульщику.
ФРАНЦУЗСКАЯ КАРТА
Прошло десять лет, как закончилась гражданская война на Урале.
Веселой травой заросли окопы, затянулись крапивой воронки от снарядов, покрылись ржавчиной брошенные винтовки и нерасстрелянные обоймы… Но люди не забыли войны. Великая война за землю и волю жила не только в рассказах бывших красноармейцев и партизан, она жила в сердце каждого рабочего человека… Каждый понимал, что в неостывших искрах революции его сила, его право — право хозяина своей судьбы и своей земли. Каждый берег это право больше жизни и передавал его детям своим, как нетленное оружие.
Дети играли в воину. Дети тоже хотели быть героями. Они сражались с белыми за землю и волю в заросших крапивой окопах. Им казалось, что пушечный гул все еще бродит по тайге, вокруг старого поселка солеваров.
…Ваня рассказывал об этом отцу.
— Верно, сынок, — подумав, соглашался с ним отец. — В лесу эхо осталось, а в душе людей красота…
Отец работал в конторе, на строительстве, а мать — в женотделе.
Мать приходила домой поздно, усталая и сердитая. Бросив платок на сундук, она сразу садилась за стол ужинать.
— Господин Рокфеллер, Дарьюшка, слов нет, капиталист. Но руки перед едой мыть все-таки надо, — ласково говорил ей отец.
Она сердилась, но руки мыла.
После ужина каждый занимался своим делом: мать читала свои книжки, отец мыл посуду на кухне, а Ваня убегал к приятелям. Или дружки приходили к нему. Чаще других заходил Сенька-Гоголь.
— А я новый стих написал, — объявлял он, переступая порог.
— Послушаем, послушаем, — говорил отец. Сенька выходил, на середину избы, доставал из кармана тетрадку и начинал читать:
— Славное стихотворение у тебя получилось, брат, славное, — хвалил его отец.
— А мамка меня опять бить собиралась, — жаловался Сенька.
— За что?
— Сестренка на улицу выпала. Стих я писал, а она на окошке сидела и сковырнулась.
— Ушиблась?
— Нет. Она у меня привычная падать.
Отец на прощанье давал Сеньке какую-нибудь книжку с настоящими стихами и говорил:
— Так-то, брат. А мы вот с Ваней матери нашей помогаем.
Отец говорил правду. Приходил домой он раньше матери и начинал варить ужин. Ваня чистил с ним картошку, бегал на ключ за водой.
А вчера отец пришел поздно.
Они с матерью долго ждали его, сидели за столом и молчали. Изба казалась без отца неуютной, в серые окна стучали черемухи кривыми паучьими лапами. Мать все время к чему-то прислушивалась, вздрагивала от всякого стука на улице, вздыхала.
Ваня лежал уже в постели, когда пришел отец. Мать бросилась к нему на шею, обняла его и заплакала, как маленькая.
— Что ты, Дарьюшка! — удивился он.
— И сама не знаю… Грустно мне стало, Василий! Так грустно.
Отец снял фуражку и спросил, улыбаясь:
— А что по этому поводу сказал немецкий товарищ Бебель?
Ваня не знал товарища Бебеля, зато видел добрую улыбку отца, радость матери… В избе сразу стало теплее и уютнее, от зажженной лампы лег на пестрые половики мягкий белый свет. Он рос, разбухал, как вата, и заволакивал темные окна, шкаф и отца, склонившегося над столом…
Проснулся Ваня поздно. В избе было солнечно и тихо, как в праздник. Отец сидел у стола в новой сатиновой рубахе и что-то писал.