— Мамка где? — спросил его Ваня.
— На службе.
— А ты зачем дома?
— Вставай, узнаешь.
За чаем отец рассказал ему, что в конторе он больше не работает, а будет собирать музей.
— Какой музей? — удивился Ваня. — Разве его собирают?
— Музей — слово, брат, греческое. Пройдет, скажем, сто лет, и люди забудут, кто строил наш город. Как мы жили? Что думали?
— А зачем? Ну, жили и жили…
— Нет, брат. Не просто мы жили. Не просто… Ты одевайся. Пойдем мы сегодня с тобой на строительство.
День начинался теплый, солнечный. Даже угрюмые лошади крестьян-грабарей казались веселыми. Над темными ступеньчатыми котлованами бились на ветру алые знамена ударных бригад, похожие издали на однокрылых птиц.
Строители работали весело. Молодые парни, пробегая с тачками мимо них по деревянным настилам, задорно покрикивали:
Па-старанись! Па-старанись!
Ваня глядел на парней с завистью. Они будто играли, а не работали. Отец называл строителей героями и удивлялся:
— Какие люди живут на земле! А!
Ваня и зимой бывал здесь. От поселка до строительных площадок было далеко, версты четыре, и идти надо было полем. Ветер сталкивал с дороги в сугробы и хлестал по лицу сухим колючим снегом… Тяжело было строителям в лютую зимнюю стужу. Пропитанная цепким соляным рассолом, земля становилась крепче камня. Но строители не сдавались. День и ночь здесь горели костры, день и ночь копали рабочие мерзлую землю. Упрямая и холодная была эта земля, но люди победили ее — и точеные ребра заводских цехов поднялись к небу…
— Вот мы и пришли, Ваня, — сказал отец, останавливаясь на краю огромного котлована. — Гляди и запоминай.
— Бывал я сто раз. Знаю…
— Главного пока не знаешь.
— Какого главного?
Отец не ответил, стоял задумчивый, непривычно строгий. Ваня хотел дернуть его за рукав, но отец заговорил сам:
— Пройдут годы, и станут люди думать да гадать о нашем городе, о нашем заводе, как о египетских пирамидах. Удивительно покажется им, рассудительным, богатым, ученым… Что за люди, скажут они, строили в тайге светлый каменный город? Строили без машин и порой без хлеба…
Отец загляделся на алый флаг, замолчал. Флаг несли комсомольцы из конторы к строящимся цехам. Комсомольцы ушли далеко, флаг стал маленьким, а отец все смотрел, потом сказал уверенно:
— В третью бригаду понесли. Герои…
— Дядя Гриша тоже герой. Когда плотину строили, он три дня домой не приходил, все работал. Холодная вода ему до шеи доходила.
— Вот для начала с дядей Гришей и поговорим.
— Сейчас?
— Зачем сейчас, вечером. В гости к нему пойдем… Ты подожди тут пока. Я с одним человеком о нашем музее поговорю. Церковь я занял самовольно. Нехорошо так.
Ранней весной, как только обсыхала дорога, Ваня бегал с ребятами на гору смотреть, как растут высокие газгольдеры, похожие на большие каменные кастрюли. На строительные площадки ребята не спускались. Сверху на стройку смотреть интереснее. А строителей они видели в поселке каждый день. Отец Сеньки-Гоголя тоже был строитель. По праздникам он играл на гармошке и пел:
Тары-бары уморился, Тары-бары с ног свалился, Ух ты!
А отец считал его героем и хвалил.
Дядя Гриша тоже был строителем, жил в землянках с сезонниками, но в поселок приходил часто.
Он любил Диму, приносил ему сахар и книжки. Мать Димы негромко ругала дядю Гришу, называла его смутьяном. Он на ругань не обижался, обнимал Диму и спрашивал: «Как растешь, синеглазый?»
…Отец вернулся довольный.
— Отдают нам, Ваня, храм божий под музеи. Городской Совет распорядился… Пошли, посмотришь, как я устроился.
По дороге отец, посмеиваясь, говорил:
— Думаю, правильно сделали. Бездельников было много среди святых. Грешники города строили, хлеб сеяли, землю, как невесту, украшали, а святые десять веков на небо глядели. Вот и догляделись!
Большую каменную церковь видно со строительной площадки, стоит она на горе, у самой Камы, высокая, белая. Старые тополи ей по пояс.
Отец шел быстро, Ваня едва поспевал за ним.
— Пап, а зачем тетя Анна дядю Гришу ругает?
— Ругает, говоришь? Не слышал, не знаю…
В церковной ограде трава густая, высокая, даже дорожек не видно, все затянуло зеленью.
Отец поднялся па каменное крыльцо и открыл большую железную дверь.
Слова и шаги отдавались в высокой церкви гулко, как в бочке. На холодный, железный пол сверху падал сухой солнечный свет, похожий на желтые прозрачные ленты. Стены и потолок были разрисованы. Святые глядели на них обиженно, сердито поджав тонкие розовые губы.