Глава 4
Мокрые ветки больно хлестнули по лицу. Косая стена дождя, спадавшая с обложенного тучами неба, насквозь вымочила его одежду, до нитки, и она противно липла к телу. Струйки воды заливали глаза, волосы облепили лоб.
Вадим бежал, не разбирая дороги, так, как не бегал никогда раньше. Сердце металось по грудной клетке, и легкие с кашлем рвались наружу. Дождь превратил землю в вязкое месиво, ноги разъезжались, и пару раз он едва не упал в грязь, умудряясь сохранить равновесие в самый последний момент.
Продравшись сквозь кусты, он выбрался на оживленную, несмотря на поздний час, магистраль, свернул под навес пустующей остановки и упал на скамью, позволив себе минуту передышки.
Никто его не преследовал, и крики: «Стоять! Стой, кому говорю… Стрелять буду!» — не нарушали уже ночной покой. А он, подстегиваемый тем криком, обмирал, умом понимая, что стрелять в него не за что — ничего криминального он не совершил, и гнавшийся за ним милиционер просто брал его на испуг. Он бежал без оглядки, надеясь раствориться в темноте и на то, что преследователь не сунется в кустарник портить новенькую форму, отлавливая не какого-нибудь закоренелого преступника, а вокзального бродягу…
Разыгравшаяся непогода согнала его со скамейки, и Вадим подался на вокзал. Все же теплее, и защита от накрапывающего дождя.
Он забился на цокольный этаж, в дальний темный угол, подальше от людей. Усевшись прямо на бетонный пол, подтянул колени к подбородку и, уткнувшись в них лицом, задремал.
И снился ему приятный сказочный сон. Покачивался в движении вагон, а он отсиживался в тамбуре, тайком от проводника. И что интересно, словно надев шапку-невидимку, для всех незаметный. Его не замечали курильщики, хотя сплевывали чуть не на голову и бросались окурками. Не в него, конечно. Для них — в пустой угол возле поручней… Довольный неожиданным открытием, он готовился уже посетить вагон-ресторан и, опять же тайком, подкрепиться за счет заведения. Но проводник — черная душа — имел, видимо, дурной глаз и сумел-таки разглядеть в тамбуре скрючившегося зайца. А, разглядев, с размаха поддал ему в бок…
Боль показалась ощутимой и реальной! Зашипев, он зашевелился, и первое, что бросилось в глаза, — до блеска начищенные черные ботинки, в которых отражался свет светильника, и форменные брюки с узким малиновым кантом.
— Вставай! — окончательно растеребил его грозный окрик. — Или не врубился, кто перед тобой?
Вадим беспрекословно поднялся. Перед ним стоял молодой, не старше двадцати лет, парень в новенькой, недавно со склада, милицейской форме с чистыми погонами рядового на плечах.
Жиденькая ниточка юношеских усиков, отпущенная разве что для солидности, грозно переломилась на скуластом лице:
— Документы!
«Не повезло, — неприязненно посмотрел на него Вадим. — Что же ты смотришь на меня, как барышня на вшу? Салага еще по годам, а туда же. Эх, наделят вас властью…»
Милиционер работал в органах без году неделя и старался во всем походить на старших товарищей. Те же, когда задержанный не ломал в поклоне шапку, а хуже того — если начинал выкобениваться, долго не чикались, демагогию с зачитыванием прав не разводили и пускали в ход резиновые «демократизаторы».
— Документы! — повторил он фальцетом свое требование и вытянул из кожаных ножен дубинку.
— Ну, нету, — развел руками Вадим.
— Бомжуешь?
— Нет, но… Получается так…
Лицо ретивого блюстителя озарила довольная улыбка, и Вадим понял, что стал первым трофеем в его начинающейся милицейской карьере.
— Пойдем, — кивок головы в фуражке с угнездившимся на тулье двуглавым орлом в сторону знакомой (печально) уже двери линейного отдела. Пропустив Вадима, он двинулся следом, поигрывая дубинкой.
В дежурной части не протолкнуться. Сидевший за пультом лейтенант крутился как белка в колесе, не успевая отвечать на постоянно дребезжащие телефонные звонки. Возле подоконника ржали над отпущенной хохмой трое патрульных. Начавшийся ливень загнал и их под крышу.
В темном коридорчике, где стоял тяжкий запах образцового, убираемого раз в пятилетку советского туалета, вдоль стен на корточках сидели люди.
— Давай к ним, — велел рядовой и подтолкнул его в спину.
Стараясь никого не задеть, Вадим шел, рассматривая собравшуюся публику, в глубь коридора. Компания еще та — вся нищая вокзальная братия. Вот и хромой, вытянув на полу больную ногу, втихую смолил самокрутку. Дух выпотрошенного из окурков табака был настолько вонюч и отвратителен, что разом перешибал остальные запахи. В кучке оборванцев, глядя на Вадима, беззубо щерилась попрошайка — та, что вчера перехватила у него пиццу.