Придерживаясь за стену, он кое-как поднялся. Мутило, в голове, наверное, лопнул важный сосуд, и мозги заливало чем-то горячим. На губах чувствовался отвратительный металлический привкус. Застонав, он коснулся рукой головы, и пальцы угодили во что-то липкое. Отняв ладонь, он больше с недоумением, нежели со страхом обнаружил на ней кровь.
Он ощупал карманы. Внутренний пиджачный, где лежало портмоне с деньгами и документами, опустел. Исчезли позолоченные наручные часы, что подарила жена в день защиты кандидатской, с манжет — инкрустированные цирконами запонки, подарок тещи. Похоже, его, бесчувственного, Казбек основательно обобрал…
Он с трудом доплелся до купе, благодаря судьбу, что ехал в нем один. Заперся и посмотрелся в зеркало.
Ну и видок… Он едва сдержал срывающийся с разбитых губ стон. Рассечена бровь над левым глазом, а глаз успел заплыть вздувшимся фиолетовым синяком. Правый рукав пиджака почти начисто оторван и держался на честном слове да на паре ниток. Рубашка — единственная и, как назло, светлая — обильно запятнана кровью.
К горлу подступил комок, и резкий приступ тошноты заставил его вновь покинуть купе.
В туалете он вымыл, стараясь не касаться болячек, лицо и, на свой страх и риск, волосы. Вернувшись в купе, подсел к окну, за которым зарождался юный рассвет и светлеющее небо над подступающей к путям стеной тайги, потом улегся на полку и заснул.
Поезд стоял на какой-то крупной железнодорожной станции. Утренний свет заливал купе, и, проснувшись, он заворочался под одеялом, пытаясь укрыться от него. Пробудившись, оделся и вышел в коридор, столкнувшись с проводником.
— Что с вами? — ахнул проводник, уже поменявший привычную душегрейку на синий форменный китель.
Вадим отмахнулся, не желая вдаваться в подробности, направился в тамбур на свежий воздух.
— Вы в милицию обратитесь! — крикнул проводник вдогонку. — Обязательно заявите. Мы еще минут десять будем стоять.
Морозный с ночи воздух немного освежил Вадима. С минуту постояв, он сориентировался на высокое здание с надписью по фронтону: «Красноярск», пересек пути, взобрался на перрон и смешался с толпой.
На вокзале царила обычная суета. Пол густо заставлен сумками и чемоданами. Счастливцы, успевшие занять кресла в зале ожидания, кто спал, устроившись в неудобной позе, кто читал, кто азартно резался в карты. Те, кому повезло меньше, располагались прямо на полу или на тюках, — в большинстве своем цыгане или беженцы-таджики. Между рядами с криками носились дети.
Время от времени шум перекрывал хриплый голос диспетчера, читавший горячую информацию в громкоговоритель, и многократно усиленный динамиками голос эхом разлетался под лепным сводом, разбиваясь о высокие потолки.
— Подскажите, где здесь милиция? — обратился Вадим к пожилой женщине, катившей тележку с привязанным раздутым мешком.
Тетка мельком глянула на него, в глазах тенью промелькнул испуг. Молча, обретя второе дыхание, она шарахнулась от него и поспешила к выходу.
Спустившись на первый этаж, он уперся в дверь с табличкой: «Линейный отдел внутренних дел», осторожно постучал и вошел внутрь.
В темном коридорчике он прошел к стеклянной витрине. С противоположной стороны за пультом восседал скучающий милиционер с тремя сержантскими лычками на погонах и металлической биркой «дежурный» на мундире.
Увидев Вадима, он потянулся к пульту, нажал кнопку, и из белого динамика, висящего на стене рядом со стеклянной перегородкой, донесся искаженный помехами голос:
— Никак сам пришел сдаваться?
Ехидная интонация и абсолютно непонятная фраза выбила Вадима из седла, и он стушевался, не зная, с чего начать.
Сержант крутанулся на вращающемся стуле, обращаясь к невидимому Вадимом собеседнику:
— Парадокс! Вроде весна, тепло пришло, а бомжи в спецприемник напрашиваются. — И, повернувшись к микрофону: — Сытной жизни в бомжатнике захотелось? Тогда заходи.
Вот оно что! Видя помятый костюм и разбитое лицо, не напрягая извилины, сержант уже сделал для себя вывод — принял его за бродягу.
Вадим нажал кнопку на динамике, имеющем с дежурной частью обратную связь, и, волнуясь, заговорил:
— Вы меня неправильно поняли. Я хочу сделать заявление… Меня избили…
— Когда лез за чужим кошельком? — докончил за него сержант. — Да будь моя воля, всех бы вас… Расплодила вас демократия.