Протасов держал золотой камень, но ликования, подобно горному мастеру, не испытывал. Может, до него еще не дошло, какое состояние лежало на грязной ладони, а потому не было ни потаенного трепета, ни волнения. Вообще ничего, как если бы без копейки в кармане он стоял у прилавка с ювелирными украшениями в «Яхонте». Для него это был просто камень необычного цвета, и ничего больше…
Забрав ведра, Иваныч ушел в темноту. Ничего не видя впереди, он ориентировался, как крот, с помощью чутья, и оно безошибочно подсказывало ему направление и где нужно склониться в пояс, чтобы не удариться головой, а где идти в полный рост.
И вот забрезжил в конце норы отсвет фонаря, и он выбрался в колодец.
Он зацепил крюком дужку, умял пальцами рыхлую породу, уложил в лунку самородок, прощально вздохнул и дернул за трос.
Трос напрягся, и ведро поползло вверх.
Выбирая трос, Иван на себе ощутил несовершенство конструкции — вращающееся колесо приходилось немногим выше головы, и на подъем обычно переполненного ведра уходило много сил.
Он поднял ведро до уровня пояса, подождал, пока охранник, сдвинув за спину автомат, багром подтянет его к краю, и ослабил трос…
— Ни фига себе! — воскликнул Влад, вынимая из ямки камень.
Он покрутил его, провел ногтем по зеленоватой пленке. Под ногтем просветлела желтая дорожка. Сомнений не оставалось: он держал добрых граммов пятьдесят природного золота.
Алчный огонь загорелся в глазах охранника. Не будь свидетелей, молча сунул бы в карман, и докажи потом… Но рабы только рады будут подставить его и назло заикнутся под любым предлогом о находке при Слоне или Солдате.
Когда второе ведро установилось рядом с первым, он подошел к сидевшему на земле парню с разбитым лицом:
— Бери и быстро дуй к берегу.
Она сидела на голом полу — растрепанная, с воспаленными от слез и бессонницы глазами — и тупо смотрела на запястье, скованное наручником. Второй браслет пристегнут к ножке стола. Если бы ей вздумалось освободиться, нужно было бы приподнять его, но тогда сработает «сигнализация» — посыплются на пол пустые бутылки, посуда. И дрыхнувший Слон непременно проснется…
Саднила рассеченная губа, тело ее горело огнем, и болезненно ныл низ живота. Но эта боль, напоминание о минувшей ночи, казалась пустячной в сравнении с болью внутренней. Именно она ввела ее чуть ли не в коматозное состояние, а пораженный свершившимся насилием рассудок отключил ее от внешнего мира, тем самым спасая от сумасшествия…
Заскрипела лежанка, Слон поднял лохматую голову и смотрел на нее так, словно силился вспомнить, что за женщина находится в его спальных «апартаментах».
Он пошарил рукой у чурбака, заменяющего табурет, нашел бутылку водки и, мучимый похмельным синдромом, поднес к губам, пытаясь вытряхнуть хоть каплю спиртного. Но бутылка была пуста, и он отшвырнул ее в угол — попав в стену, она разбилась, — мутным взглядом уперся в наложницу.
— Ну… как спалось?
Голос его осип, и казалось, не слова, а камни вылетали из простуженной глотки.
— Что молчишь? Или со мной разговаривать зазорно?
Он достал из брюк брелок с ключами, нашел ключ от наручников и склонился над ней, обдавая отвратительным запахом давно не чищенных зубов и перегара.
В замочную скважину ключ попал не сразу. Слон отвел зубчатую лапку, высвобождая тонкую кисть с красной отметиной, поставил женщину на ноги.
Она смотрела на него в упор и в то же время будто не замечала. И невидящий взгляд Ирины обескуражил Слона, но он тут же отбросил неуместные сантименты:
— У папочки плохое настроение. Голова болит… Обслужи-ка по высшему классу.
Закатив глаза к потолку, наслаждаясь своей абсолютной властью, расстегнул ширинку.
Звук разъезжающейся «молнии» перевернул ее душу. Она словно пришла в себя, очнулась от сна и, обнаружив рядом опухшее с перепоя лицо насильника, шарахнулась от него.
Но Слон крепко держал ее за руку.
— Куда?! Ку-у-да-а?..
И снова она его укусила, на этот раз за запястье. Он невольно разжал пальцы, и Ирина метнулась к двери, толкнула ее.
Дверь задрожала, но не открылась.
Пока Слон охал и потирал запястье, она выдернула щеколду из пазов и выбежала на крыльцо.
Он догнал, развернул за плечо к себе.
— Куда?! — И сгреб пятерней ее блузку из тонкого шифона.
Ткань затрещала и порвалась, обнажая грудь…
Чехлов шел к реке. Не ощущая тяжести ведер и пребывая мыслями еще во вчерашнем вечере, в который раз переживая свое поражение и позор — самый страшный из тех, что могли свалиться на мужчину. Позор не давал ему покоя, давил, грыз изнутри, и горячая волна заливала голову, заставляя забыть обо всем остальном.