От бешенства во мне все закипело. Уокер был пьян — вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздернул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал:
— Мы отправились в город, чтобы хорошо провести вечерок, но ваш друг плохо перенес его. Помоги мне его уложить.
Мы дотащили Уокера до комнаты и уложили на постель. Курце, дремавший на соседней кровати, проснулся и спросил:
— Что случилось?
— У вашего приятеля слишком слабая голова для выпивки. Он упал в обморок и прямо в мои объятья… Да, напился он до потери сознания.
Курце посмотрел на Уокера, потом на меня и гневно сдвинул свои черные брови. Я сделал ему знак помолчать. Меткаф потянулся:
— Ладно, пойду-ка и я спать.
Он взглянул на Уокера и с явным снисходительным презрением сказал:
— Ничего, утром он будет в порядке, если не считать тяжелого похмелья. Скажу Измаилу, чтобы приготовил ему на завтрак улиток.
Он обернулся к Курце:
— Как вы называете их на своем африкаанс?
— Regmaker, — буркнул Курце.
Меткаф засмеялся.
— Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.
Он направился к двери.
— Увидимся утром, — бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.
— Какой же дурак! — вырвалось у меня.
Курце встал с постели, сгреб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.
— Уокер, — заорал он, — ты рассказал ему что-нибудь?
Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:
— Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьешься — он же без сознания. Потерпи до утра.
Курце, черный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.
— Говорил я тебе. — Он перешел на яростный полушепот. — Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!
Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.
— Выясним все завтра, — сказал я, — сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.
— Я из него душу вытрясу, — с угрозой прошипел Курце. — Истинная правда!
— Оставь его в покое, — сказал я резко. — У нас и без того достаточно хлопот, не хватало еще вашей свары. Уокер нам нужен. — Курце только фыркнул. — Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.
Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:
— Жаль только, что иногда он сам ведет себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.
Курце нехотя согласился, и я ушел в свою комнату.
На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.
— Голова, — простонал он, сжимая руками виски.
Курце сгреб рубашку на груди Уокера и приподнял его.
— Ну, козел безногий, что ты рассказал Меткафу? — Он яростно встряхнул Уокера. — Что ты ему сказал?
Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:
— Полегче. Дай я сам поговорю с ним.
Курце отпустил его и отошел, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придет в себя после такой встряски. Потом сказал:
— Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашел с кем пить — с Меткафом!
Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.
— Вспомни, ты говорил ему про золото?
— Нет, — закричал Уокер, — нет, не говорил!
Я спокойно продолжал:
— Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.
Уокер бросил испуганный взгляд на разъяренного Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.
— Ничего не помню, — сказал он, — пустота. Ничего не помню.
Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.
Полный провал в памяти — один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришел к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к черту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле — алкоголиком и неприятным типом.
Меткаф — человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтет ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.
— Что было, то было, — сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. — Посмотри на меня, — потребовал я.
Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.
— Думаю, ты говоришь правду, — ледяным тоном произнес я. — Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьешься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?
Он кивнул.
— Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но еще один такой запой во время нашего путешествия — и ты покойник.
Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:
— А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.
Курце взмолился:
— Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.
— Все, кончено, — нетерпеливо сказал я. — Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.
— А как же Меткаф?
— Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.
— Какой фестиваль?
— Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.
— Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, — проговорил Курце.
— Оставь Меткафа в покое, — сказал я. — Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймет — здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.
Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер все время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.
Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошел Курце и тихо сказал:
— Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.
— Что за черт! — воскликнул я.
Меткаф ведь ушел очень рано — у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».
— Печи? — первое, что спросил я.
Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали — контейнеры с тяжелыми трансформаторами — были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.
Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что все осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.