— Тебе придется поработать часок одному, — сказал я. — У меня назначена встреча.
Курце открыл рот, но промолчал, наблюдая, как я с трудом влезаю в пиджак. Франческа помогла мне натянуть его на толстую повязку, выпиравшую из-под рубашки.
— Куда ты собрался? — спросила она тихо.
— Повидаться с Меткафом. Хочу добиться полной ясности.
Она кивнула:
— Будь осторожен.
У выхода я столкнулся с Уокером.
— Что с тобой? — спросил я. — Можно подумать по твоему виду, что ты потерял шиллинг, а нашел шесть пенсов.
— Какой-то мерзавец обчистил мои карманы, — зло сказал он.
— Много пропало?
— Пропал мой по… — Он запнулся, как будто передумал. — Пропал бумажник.
— Я бы на твоем месте так сильно не переживал, — сказал я. — У нас, того гляди, все золото пропадет. Иди к Курце, он тебе расскажет.
Уокер недоумевающе посмотрел мне вслед.
Я зашел в контору Пальмерини и попросил разрешения воспользоваться его автомобилем. Он ничего не имел против, и я отправился к стоянке яхт на его маленьком «фиате». Там я быстро отыскал фэамайл, обратив внимание, что со стороны яхт-клуба его не видно. Вот почему я не засек его раньше! Крупке драил медную отделку рулевой рубки.
— Привет, — сказал он, — рад тебя видеть. Меткаф говорил мне, что ты в городе.
— Он на борту? Я хочу повидать его.
— Подожди минутку, — бросил Крупке и нырнул вниз. Он почти сразу вернулся: — Говорит, чтобы ты спускался.
Я спрыгнул на палубу и пошел за Крупке в кают-компанию. Меткаф лежал на диване и читал книгу.
— Что привело тебя ко мне так скоро? — спросил он.
— Мне надо тебе кое-что сказать. — Я посмотрел в сторону Крупке.
— О'кей, Крупке, — сказал Меткаф, и тот вышел.
Меткаф открыл шкафчик, достал бутылку и два стакана.
— Выпьешь?
— Спасибо.
Наполнив стаканы, он, не разбавляя, поднял один:
— За тебя.
Мы выпили, и Меткаф спросил:
— В чем проблема?
— Ты говорил, что Торлони позаботится об Эстреноли, это правда?
— Конечно, Эстреноли сейчас у врача.
— Я просто хотел удостовериться и попросить тебя непременно передать Торлони, что, если Эстреноли не доберется до Рима живым и здоровым, я удавлю его собственными руками.
Меткаф сделал большие глаза.
— Ого! — воскликнул он. — Видно, кто-то напоил тебя тигриным молочком. Что это ты так забеспокоился о его безопасности?
Он пристально посмотрел на меня, потом вдруг засмеялся и щелкнул пальцами.
— Ну конечно же, это графиня накрутила цыпленка!
— Ее в это дело не впутывай.
Меткаф смущенно улыбнулся:
— О, эти молодые, никогда не знаешь, чего от них ждать.
— Заткнись!
Он вытянул перед собой руки в притворном ужасе.
— Ладно, ладно. — И снова засмеялся. — Ты сам чуть не убил Эстреноли. Ударь ты сильнее — и он был бы уже покойником.
— Я не мог убить его.
— За это я не поручусь, — сказал Меткаф. — Он все еще не пришел в сознание. Эскулап вправил ему челюсть, но говорить он не сможет еще месяц.
Он снова наполнил стаканы.
— Хорошо, я прослежу, чтобы в Рим он прибыл не в худшем, чем сейчас, виде.
— Мне нужно подтверждение от самого Эстреноли, например, в виде письма из Рима по почте с датой отправки не позднее недели.
Внешне Меткаф оставался спокойным.
— Не слишком ли много требуешь? — спросил он вкрадчиво.
— Это необходимо, — упрямо сказал я.
Он пристально вглядывался в меня.
— Кто-то пытается сделать из тебя настоящего мужчину, Хал, — наконец проговорил он. — Ладно, пусть будет по-твоему.
Он подтолкнул ко мне стакан через стол.
— Видишь ли, — сказал он задумчиво и тихо, — на твоем месте я не стал бы задерживаться в Рапалло, а наскоро бы приладил киль и смылся. С таким человеком, как Торлони, лучше не иметь дел.
— У меня нет никаких дел с Торлони, я видел его сегодня в первый раз.
Он кивнул:
— О'кей, если тебя устраивает такая игра, пожалуйста, дело твое. Но смотри, Хал! Ты только что ставил мне условия, и я их принял, поскольку Эстреноли меня не интересует, а ты мне вроде приятель, да, может, я и сам согласен с твоими условиями. Но не пытайся давить на Торлони, он отчаянный малый — съест тебя и не подавится.
— Я не трогаю Торлони до тех пор, пока он не трогает меня. — Я допил стакан и поднялся. — Увидимся еще.
Меткаф усмехнулся:
— Наверняка. Как ты сказал, в таком маленьком городке трудно разминуться.
Меткаф проводил меня на палубу, и, возвращаясь на верфь, я всю дорогу размышлял о нем. Вроде бы разговор получился откровенный, но не совсем — в общем, поведение Меткафа стало для меня еще более непонятным. Он ведь сказал именно то, что думал: смывайся, пока Торлони из тебя котлету не сделал. А я пытался понять, какова роль Меткафа, что заставляет его предупреждать меня, ведь Торлони — его человек. Но это не умещалось в моей голове.
Когда я вернулся на верфь, работа в ангаре шла полным ходом, как будто никогда и не останавливалась. Я увидел ставшую привычной картину: плавится золото, излучая яркий свет, Курце наклоняется над формой и выливает туда жидкий металл.
Подошла Франческа, и я сказал ей:
— Я обо всем договорился — ты получишь известие от Эдуардо через неделю.
Она вздохнула:
— Иди поужинай. Ты еще не ел.
Поблагодарив, я пошел за ней в домик.
Глава VII
Золотой киль
Мы работали, Боже, как мы работали!
Вспоминая ту неделю, я переношусь в темную мастерскую с мелькающими на фоне разноцветных вспышек тенями. Мы плавили и лили золото по шестнадцать часов в сутки, когда руки уже отказывались служить, а глаза воспалялись от яркого свечения печей. Мы падали поздно ночью в постель и засыпали, не донеся голову до подушки, часы сна казались мгновенными, и снова надо было вставать к этому проклятому конвейеру, который я сам придумал.
Мне стали ненавистны и вид золота, и прикосновение к нему, и даже его запах — да, во время плавки появлялся характерный запах, — и я мечтал о том времени, когда мы снова выйдем в море, и мне не о чем будет беспокоиться, кроме шквалов и береговых укрытий. Я бы скорее согласился оказаться в маленькой лодке один на один с ураганом в Вест-Индии, чем еще раз пережить такую неделю!
Но работа подходила к концу. Масса золота в форме увеличивалась, а груда слитков уменьшалась. Мы делали больше двухсот пятидесяти плавок в день и подсчитали, что опережаем составленный график на полдня. Двенадцатичасовой выигрыш во времени — не так много, но от него зависели наша победа или наше поражение.
Меткаф и Торлони вели себя на удивление тихо. За нами наблюдали — точнее, наблюдали за верфью, и все. Несмотря на подкрепления, высланные Торлони в Рапалло, и несмотря на тот факт, что он лично прибыл руководить операцией, против нас не предпринимали никаких открытых действий.
Я ничего не мог понять.
Франческа сохраняла бодрость и в такой обстановке. Она успевала вести хозяйство, получать донесения и давать указания нашей разведывательной службе. И хотя из-за напряженной работы у нас не было времени побыть вдвоем, ее маленькие знаки внимания — прикосновение руки или улыбка, посланная тайком, — давали мне силы работать.
Через пять дней после нашей встречи с Меткафом она получила письмо, которое, прочитав, сожгла, и я видел по выражению ее лица, что письмо причинило ей боль. Она подошла ко мне и сообщила, что Эдуардо в Риме.
— Значит, Меткаф выполнил обещание, — сказал я.
Легкая улыбка мелькнула на ее губах.
— И я свое выполню… — И серьезно добавила: — Завтра надо показаться врачу.
— У нас нет времени, — нетерпеливо ответил я.
— Постарайся найти, — настаивала она. — Очень скоро тебе придется управлять яхтой, ты должен быть здоров.
В разговор она втянула Курце.
— Она права. Не можем же мы зависеть от Уокера!
Еще одна забота! Уокер менялся на глазах. Он стал угрюмым и необязательным, впадал в ярость и без причины ссорился со всеми подряд. Золото портило его медленно, но верно, действуя сильнее, чем алкоголь…