Гитанна оскалила зубы, но он это принял за ответную улыбку.
– У до'Веррада неугомонность – фамильная черта.
– Точно. – Он был молод, очень молод – на десять лет моложе ее, – но уже не мальчик, ведь он вырос в доме правителя. – А сила?
Сейчас он заговорит о конях. Эйха, почему бы и нет? Во всем этом есть что-то лошадиное.
– Наверное. Все-таки герцогиня четырех родила.
– Но выжили только двое. – Он погрузил локоть в подушку, подпер широкой ладонью голову.
– Сила не имеет ничего общего с живучестью, – возразила она. – Правда, кое-кто утверждает, что без силы нет семени, необходимого для выживания рода.
– Так мы что, будем об этом спорить?
– Как пожелаешь, дон Алехандро. Он поморщился.
– Я хочу быть просто Алехандро, а не наследником герцога.
– Но ведь ты наследник герцога.
– Даже здесь?
– Везде… Алехандро.
Снова блеснули в улыбке зубы, у глаз на миг пролегли веселые морщинки.
– Что теперь?
– Все, что захочешь.
– А если я захочу тебя?
– Я в твоем распоряжении.
. – До каких пор? Пока мне не надоест?
Как это понимать? Он испытывает ее? Или знает?
– Я думаю, ты можешь делать все, что хочешь. Я твоя. По крайней мере сегодня. А может, и этой ночью. Пока ему не надоест. “О Матра, как мне больно и тошно! Я больше не нужна его отцу”.
Он снова потянулся, поиграл бицепсами.
– Что теперь с тобой будет?
Горечь все-таки прорвалась.
– Слишком много вопросов!
Опустилась тяжелая тишина. Гитанна поняла, что он затаил дыхание. Когда он снова задышал, она мысленно прочитала молитву и добавила: “Какая я дура! С ним, в таком тоне…” И приготовилась услышать гневную, презрительную отповедь.
– Эйха, но ведь это лучший способ получать знания, – сказал он как ни в чем не бывало.
Потрясенная до глубины души, она посмотрела на него и поняла, что он говорит вполне серьезно.
– А что, я не прав? – Опять улыбка, опять блеск зубов, в том числе одного кривого. – Проклятие! Я снова спрашиваю.
Ему всего шестнадцать. Но он уже не девственник, и у него добрый нрав, и он смешлив. Разве так себя обычно ведут наследники герцогов, сызмальства зажатые рамками несгибаемых традиций?
Неужели Бальтран в детстве был таким же?
– Твой брат – не очень талантливый художник, – сказал он.
– Матра эй Фильхо, он слишком талантливый художник… – Она осеклась и спросила, когда он перестал смеяться:
– Зачем?
Зачем ты меня подначиваешь?
– Хочу знать, правильны ли мои предположения. – Он уперся ладонью в перину, сел, прикрыв чресла льняной простыней, и прислонился к спинке кровати. Его колено скользнуло по ее икре, отстранилось, робко вернулось. Он еще не привык к ощущениям, возникающим после физической близости. – Когда я кого-нибудь спрашиваю, он говорит лишь то, что я, по его мнению, рассчитываю услышать.
– И что ты рассчитываешь услышать от меня? Напрасно она искала на его лице признаки раздражения. Он сидел в расслабленной позе и вслушивался в ее слова. “Не то, что мы, придворные, – подумала она. – Обычно мы ищем истину в том, что не сказано”.
– Ты бы так не ответила, если бы хотела мне угодить. Я с тобой вполне откровенен, это не пустая светская болтовня. Титанна покачала головой.
– Только не в постели.
"Твой отец не терпел откровенных разговоров в постели”.
– Значит, мне надо больше времени проводить в постели.
– Не сомневаюсь, что так и будет, – сухо промолвила она.
– Сила до'Веррада?
– Неугомонность, – огрызнулась она. “И неослабевающий интерес!” Казалось, Алехандро призадумался.
– Говорят, ты безмозглая курица.
– Безмозглая курица? Это кто же так говорит?
– Моя мать.
Гитанна сидела неподвижно, обдумывая ответ, который Алехандро, по ее мнению, ожидал услышать. – Теперь я вижу, это не правда, – сказал Алехандро.
– Герцогини не лгут.
– С матерями это бывает, – возразил он. – Она твердит, что ненавидит моего отца. – Он прислонился затылком к резной спинке кровати. – А это, разумеется, самая настоящая ложь.
Она никак не ожидала, что ей доведется перемывать герцогине косточки с ее сыном. Так же, как не могла предвидеть, что пустит сына герцогини к себе в постель.
– Я бы на ее месте тоже лгала сыну, – сказала Гитанна.
– Потому что ты любовница моего отца.
– Потому что она его любит.
– А он любит тебя.
– Бальтран меня не любит! – выпалила она. – Алехандро, поверь! Может, нас кое-что и связывает – то, что бывает между мужчиной и женщиной, – но любви тут нет. Эн верро.
– Потому что патро не может на тебе жениться? Все-таки он еще совсем мальчишка. Только ребенок может задать такой вопрос из чистого любопытства, вовсе не желая унизить.
– Знатные господа не женятся на содержанках.
– Даже когда влюблены?
– Любовь! – Она фыркнула. – Политика – вот что важнее всего для двора. Надеюсь, тебе доводилось слышать это слово.
– Мердитто! – выругался он. – Еще бы не доводилось!
– Эйха, еще бы не доводилось. – Гитанна вздохнула и сползла по спинке кровати, не обращая внимания на треск прозрачной ткани за спиной. – В Палассо Веррада от нее никуда не денешься.
– Он тебя оставит при дворе? Мигом вспухли слезы.
– Нет.
– Гитанна…
Оказывается, он знает ее имя.
– Нет, – повторила она, пряча глаза.
– Почему?
"Потому что он уже дал мне понять, что все кончено. Прислав тебя”.
– Потому что… потому что не бывает мужчин, всю жизнь преданных одной женщине.
– Не бывает?
– Я такого мужчины не знаю, – зло сказала она.
– А если бы такой мужчина все же нашелся? Гитанна Серрано расхохоталась. Резкие, истерические нотки заставили Алехандро недоуменно посмотреть на нее.
– Что я слышу? Ты собрался влюбиться в меня? Только потому, что мы с тобой переспали?
В его глазах мелькнуло смущение.
– Вот видишь? – Гитанна криво улыбнулась. – То-то и оно, малыш.
Наследнику герцога сказать было нечего. Во всяком случае, вопросы, улыбки и смех тут явно не годились.
Глава 11
Он стоял неподвижно, будто врос в мостовую, как эти деревья, посаженные еще прадедами, – оливы с раскидистыми кронами, с раздвоенными, точно узорные канделябры, древними стволами. Он не помнил, как здесь очутился; казалось, он совершенно внезапно и без малейших физических усилий перенесся из Палассо Грихальва на середину сокало Грандо, служившей центром Мейа-Суэрты, пока столица не раздалась вширь. На него падала тень многоярусного мраморного фонтана и величавых башен-близнецов собора Имагос Брийантос. Его толкал, кружил, нес живой, пестрый водоворот, – сегодня же Фуэга Весперра, праздник Зачатия. Вплоть до этого момента уши его не воспринимали шум, а глаза свет, он был совершенно одинок в плотной толпе горожан, что брела по улицам, как послушное стадо баранов, не нуждающееся даже в овчарке.
Да, он пришел сюда вместе с толпой. Но теперь стоял как вкопанный, все мышцы одеревенели, под одеждой струился холодный пот – и это в такую-то жару! А худой кулак изо всех сил сжимал Золотой Ключ, и цепочка глубоко врезалась в шею.
Чиева до'Орро. То, ради чего живут все Грихальва – все, кому довелось родиться мужчинами, и не просто способными, а Одаренными. Все, кого в семье ценят и на кого надеются. Все, кто достигает вершин мастерства, чей свет с каждым годом горит все ярче.
– Но ради чего? – тоскливо прошептал Сарио. – Чтобы догореть на час раньше других?
Если это правда… то, что сказала Сааведра… Случайно, неожиданно она наткнулась на ужасную догадку. Даже он, Вьехо Фрато, на своем веку ни разу не слышал, не подозревал… Ему даже в голову не приходило спросить. Не то что вообразить. А уж тем более изобразить.
Он еще крепче сжал Чиеву.
– А что, если они не знают? А что, если ни один из них не догадывается?
Они винят во всем нерро лингву, смертоносную заразу, опустошившую город, герцогство, – больше всех от нее пострадал род Грихальва. Даже теперь, через шестьдесят лет, он борется за выживание. Мейа-Суэрта – радушный город, но слабым она не мирволит. Чтобы жить в ней спокойно, человеку нужно быть сильным, а семье – многочисленной.