- Он.., он сказал, что порезал руку мастихином... Кабрал встал на колени, взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодны - она поверила ему, хотя сама еще этого не знала.
- Ты помнишь, как этой зимой, когда у Тессы умерла птичка, она целыми днями горевала?
Кровь отхлынула от лица Мечеллы.
- Пока Севи.., пока он ей не сказал, что она сможет увидеть свою птичку во сне.., и положил ей рисунок под подушку...
- И она ее увидела, и монах Лео ей объяснил, что теперь птичка поет для Матери и Сына. Это легкая магия, Мечелла. То хорошее, что может сделать иллюстратор. Но есть и другие силы.
Он почувствовал, как дрожит Мечелла, и поцеловал ее ладони.
- Ч.., что может сделать нам Рафейо? - еле выговорила она.
- Не знаю.
На самом деле он знал и мучился от бессилия это предотвратить.
- Любовь моя, если б у меня был Дар Грихальва, я бы написал защиту на каждой стене Корассона собственной кровью. Но увы - я не иллюстратор и не могу тебя защитить. Мы должны верить Северину - и ты это знаешь, иначе бы не настаивала, чтобы "Рождение Ренайо" писал он и только он. Наш сын под защитой, пока жив Северин, пока течет кровь в его жилах. - Он горько рассмеялся. - Мне всегда интересна была эта клятва: "С истинной верой и на скромной службе я посвящаю себя долгу своему, покуда кровь течет в моих жилах". Мы все произносим ее, но для иллюстратора она значит больше.
- А Рафейо?
- Северин встревожен, я не без причины. Пока Рафейо не напишет свой автопортрет, с ним ничего нельзя сделать. И в его красках будет его собственная кровь, Челла. А Севи говорил, что картина, написанная собственной кровью иллюстратора...
- Хватит. Не хочу больше, - шепнула она. - Не говори, я этого знать не хочу. Лиссина была права. Это знание для Великих герцогов и Грихальва. - Ее передернуло. - Поступи с картиной, как он сказал. Я на нее теперь без страха взглянуть не смогу. Но со мной больше об этом не говори. Никогда.
- Челла...
- Нет! - Она вырвала руки и вскочила.
- Северин не проживет больше пятидесяти, - резко сказал он. - И когда-нибудь тебе понадобится новый иллюстратор. Я никогда не смогу быть тем, кто нужен тебе на самом деле...
- Ты мне нужен как муж, как отец моих детей - и им ты никогда не сможешь стать открыто, перед всем миром... О Матра, почему мы все хотим только невозможного?!
Она закрыла лицо руками и бросилась в дом.
Он еще долго стоял на коленях, обуреваемый странным наплывом чувств: ненависти, растерянности, обиды, отчаянной жажды того, чем не владел. Наконец он поднялся на ноги и прошел в дом. Пейзаж Корассона исчез с почетного места в столовой - валялся на полу, сорванный со стены, нити, привязывавшие его к литью короны, грубо оборваны. Кабрал порезал палец, высвобождая картину из рамы, и смотрел на кровь, ненавидя себя за то, что это не кровь иллюстратора. Остаток дня он просидел на сеновале в конюшне, в безмолвной ярости глядя, как растворяется рисунок в большой ванне с ледяной водой. Он нарочно оставил ее холодной, надеясь, что в картине на самом деле была магия, чтобы Рафейо так стучал зубами в ознобе, что прикусил бы себе язык и умер от потери крови.
Смотрит ли Сарио на мою нарисованную тюрьму? Улыбается ли он, смеется ли от того, что лишь он знает правду?
А Алехандро? Плачет, проклинает, рыдает ли открыто? Или глядит в молчании, ненавидя меня за то, что я его оставила?
Или он никогда на меня не смотрит?
Я могла бы увидеть себя, если б захотела - тут есть зеркало, и я могла бы заглянуть себе в глаза - но я так боюсь того, что там найду! Я так боюсь за себя, за Алехандро, за нашего младенца - я боюсь Сарио, того, что он сделал, того, что он еще может сделать...
Он оставил мне копию Фолио - как лишнюю пытку. Знал ли он, что книга откроется? Знал ли он, что страницы написаны так ясно, как если бы он сам вывел пером каждое слово? Конечно, тут есть и его почерк в пометках на полях. Это ведь копия его собственного экземпляра. Он хочет, чтобы я точно знала, как он со мной это сделал?
Или это не пытка, а стремление убедиться в своей правоте, подтвердить свою веру, что и у меня есть Дар?
Как мне воспользоваться этой книгой? Открыть себе жилу и найти в ней кровь, вливающую магию иллюстратора в простую краску?
Эйха, он дал мне книгу. Но не дал красок. Даже карандаша не дал. Если бы дал, я могла бы написать что-нибудь на страницах, и кто-нибудь увидел бы мои слова, и...
Но они и так должны уже были догадаться! Каждый, кто увидит меня в этой тюремной раме, заметит, что я тут двигаюсь, что я жива...
Но на меня смотрит только Сарио. Лишь его глаза наблюдают, как я схожу с ума.
Нет! Я не сойду с ума! Я останусь сильна разумом, волей и сердцем. Ради моего дитяти.
Но я так устала.., две ночи я уже здесь, две ночи без сна и отдыха от этого ужаса. Никто меня не видел. Только Сарио.
Матра Дольча, когда он отпустит меня?
В день Санктеррии после полудня Тасия принимала Арриго в своем старом доме в городе. У него выдалась пара свободных часов между завтраком с гильдией шелкоторговцев и вечерними увеселениями. Тасия вывела Арриго в садик за домом порадоваться солнышку. Удобно свернувшись теперь на его груди, она слушала пение пчел. Здесь было безопасно - ничей нескромный взгляд сюда не проникнет.
Недавно Тасия занялась восстановлением обстановки своего прежнего дома: возвращала обратно ковры и гобелены, мебель из дома и замка Карло, покупала вещи взамен выброшенных, когда выходила замуж. Вскоре она возобновит прежнюю жизнь, и все будет так, как было до Мечеллы, и Арриго вновь будет принадлежать только ей.
Последние дни они часто удалялись в ленивый покой солнечного дня на этой лужайке, где пчелы деловито внедрялись в новые и новые цветки, а бабочки плавали в дыхании теплого, медленного ветра. Арриго сидел, прислонясь спиной к дереву, Тасия втиснулась между его бедрами, он обнимал ее за плечи, а ее голова лежала у него на плече. Никогда она еще не была так счастлива - а причина счастья была в том, что она в эту минуту, улыбаясь, говорила Арриго:
- Рафейо сказал, что картина готова.
- М-мм?
- Она лишь ждет твоего слова. Стоит тебе захотеть, и Мечелла станет такой преданной и послушной, как только может желать мужчина. - Она рассмеялась. Как дрессированный щенок!
Спиной она ощутила его короткий смешок.