— Не может быть. Он не мог так поступить!
Какой же она была идиоткой! Он инстинктивно защитил ее от опасности. Они провели вместе несколько счастливых дней и ночей — особенно ночей! — по дороге в Мейа-Суэрту. Как он сожалел, что должен ненадолго остаться в Палассо! Он обещал ей, что очень скоро приедет к ним в Корассон — присылал одно обещание за другим, и так целое лето! Но скоро уже уберут пшеницу, а он все еще не приехал. Ложь, все его слова были ложью.
Арриго действительно жил в выдуманном мире.
Когда-то давно Гизелла советовала оставить эту женщину при дворе. Но Тасия — не Лиссина. Лиссия предлагала на выбор несколько вариантов поведения, и Мечелла инстинктивно выбрала тот путь, по которому ей следует идти всю жизнь.
У нее своя жизнь. Свой дом. Своя сила.
— Нет, — сказала она тихо, и Отонна на полуслове замолчала, прервав проклятия, — она не приедет в Корассон. Ноги ее здесь не будет.
— Ваша светлость?
Удивительно, как просто все решается, как легко и спокойно стало на душе. Глядя на остолбеневшую горничную, Мечелла улыбнулась.
— Этой женщине не видать Корассона, как своих ушей. Даже если мне придется самой раскидать его по камешку и сжечь все до последнего кустика.
Отонна онемела. Исторический момент, Северину или Кабралу следовало бы запечатлеть его в красках. Но все Грихальва в Корассоне решили после завтрака побродить по окрестностям. Иллюстраторы хотели написать несколько пейзажей для украшения новой студии, Лейла собирала душистые травы. Мечелла с нетерпением ждала наступления вечера, когда они вернутся и скажут ей, как помешать этой женщине переступить порог ее любимого Корассона.
Ни за что. Это ее собственный дом, ее жизнь, ее сила. Теперь Корассон стал ее настоящим домом, и она любит его. Арриго сам виноват, что предпочитает жить выдуманной жизнью с той женщиной, а не настоящей — с ней, в Корассоне.
Она вспомнила высокого, красивого, обаятельного мужчину, в которого когда-то влюбилась. Она была угловатым долговязым пятнадцатилетним подростком, но и тогда уже все ее обожали. Их лица стояли у нее перед глазами так ясно, будто какой-то иллюстратор нарисовал ее и Арриго и поставил портреты перед ней. А как он вернулся во Дворец Тысячи Свечей, как поцеловал ее в залитом лунным светом саду… И эту картину Мечелла могла вспомнить до мельчайших деталей. Сверкающие эполеты Арриго, корона Принцессы Гхийаса на ее голове… Мечелла вспоминала Катеррине и Палассо Веррада, многочисленные гильдии и деревенские ярмарки, церемонии в Катедраль Имагос Брийантос…
Сколько подобных картин хранит ее мозг, сколько воспоминаний о их с Арриго счастливой семейной жизни. Но все это лишь мираж.
Существовал только один их совместный портрет — “Венчание”. Золотоволосая девушка в белом подвенечном платье, смуглый мужчина в темно-зеленой шагаррской форме. Они были уверены тогда, что будут счастливы вместе.
Кто знает, вероятно, все могло быть иначе. Она дважды влюблялась в Арриго. Один раз, когда впервые увидела его, и второй — когда вышла за него замуж. Теперь она не понимала, почему это произошло. И любил ли он ее когда-нибудь. Как символично, что она велела Дионисо писать их “Венчание” еще до того, как Арриго приехал в Гхийас. Это она стремилась к браку, она хотела его всем сердцем. А теперь их брак остался лишь на картине. Мазки старой краски да, может быть, несколько упавших с кисти волосков. Даже иллюстратор Грихальва не в силах вдохнуть жизнь в то, чего на самом деле никогда не существовало.
Это было больно. Мечелла не могла притвориться, что это не так. Сердце шептало ей, что стоит только Арриго отослать прочь эту женщину и исправиться, и она простит ему все и снова попытается быть с ним счастливой.
Но что бы ее муж теперь ни сказал, она понимала, что не сможет еще раз полюбить его.
— Ваша светлость, — очнулась наконец Отонна, — но как ж6 мы сможем помешать ей? Она приедет с доном Арриго и со своим мужем. Не пустить ее — значит оскорбить их всех.
— Пока не знаю. Оставь меня, мне надо подумать.
— У нас всего три дня, а потом она примчится сюда как нерро лингва…
— Я знаю! Ты думаешь, я не понимаю этого? Должен же быть какой-то способ удержать ее!
Мечелла услышала свой срывающийся на крик голос и несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.
— Иди, Отонна. Я буду думать.
Арриго и его спутники отдыхали в одном из придорожных монастырей, когда средний сын Карло до'Альва неожиданно заявил, что намерен посвятить свою жизнь екклезии.
Веррадио было уже восемнадцать, и формально он имел право сам принимать за себя решения. Он отдал свое имущество братьям и слугам, облачился в грубую коричневую рясу послушника и отказался покидать келью, несмотря на угрозы рассвирепевшего отца. Карло испробовал все способы убеждения и уже почти готов был взломать дверь и увезти сына силой, но у Веррадио неожиданно нашелся заступник — Тасия.
Арриго, которого все происходящее не только поразило, но и развлекло, никак не мог взять в толк, почему Тасия столь красноречиво принялась защищать мальчишку. Она была второй женой Карло, у них не было и не могло быть общих детей, а ее собственный сын, Рафейо, не имел никаких прав на имущество семьи до'Альва, поэтому отказ Веррадио от своей доли наследства ни в коей мере не мог затронуть ее интересы. Настоятель тем не менее одобрил действия Тасии, хотя, как и все представители екклезии, не мог испытывать особенно добрых чувств к Грихальва.
Тасия не нашла нужным объяснять Арриго, что Веррадио просто поставил ее перед выбором: либо она защитит его от отцовского гнева, либо он опубликует черновики ее писем к Арриго во всех без исключения городах и деревнях Тайра-Вирте.
Накануне вечером он пригласил Тасию в маленький запущенный монастырский сад для делового разговора и предъявил ей убийственный образец ее творчества — черновик любовного письма к Арриго. Исполненный страсти перечень его многочисленных достоинств был много раз перечеркнут и исправлен, чтобы создать впечатление искреннего чувства.
— Каль веноммо в Гранидии — просто детские шалости по сравнению с этими бумажками. Арриго и мой отец сразу узнают ваш почерк, пусть даже публично они будут это отрицать. Что скажет Арриго, когда узнает, сколько вы упражнялись, перед тем как отправлять ему свои “искренние” любовные письма?